— Изменники! Иуды!
— Трусы! Юбочники!
— Рабы тирана!
— Лакеи монаха!
— Сукины дети!
— Недоноски!
— Лютеране! Каины!
— Рогоносцы!
— Дерьмо вонючее!
— Свиньи! Сводники!
— Грязные козлы!
— Шлюхи!
— Бандиты! Кастраты!
Грязная брань — и ничего более! Лопе де Агирре, убедившись и уверившись, что солдаты доминиканца никогда не сойдут на берег сразиться с ним и что его собственные солдаты тоже никогда на корабль не взойдут, тихо вернулся в крепость и там продиктовал каллиграфу Педрариасу де Альместо письмо «в высшей степени великолепному и преподобному сеньору монаху Франсиско Монтесиносу, главе доминиканского ордена провинции», еретический и грубый язык которого заставил благочестивого главу ордена Святого Доминика многократно осенять себя крестным знамением:
«Мы здраво разумеем, что живы волею Божией, ибо река, море и голод всечасно угрожали нам смертию, а посему те, кто будет биться с нами, да разумеют, что будут биться с духами умерших… Солдаты Вашего преподобия называют нас изменниками, их должно покарать, дабы они такого не говорили, ибо напасть на дона Филиппа, короля Кастилии, одни щедрые и великие духом способны… Однако же хотелось нам всем быть вместе и чтобы Ваше преподобие было нашим Патриархом, ибо тот, кто ничем не лучше других, вовсе ничего не стоит».
«Cesar о nihil»[135] — таков был девиз Лопе де Агирре, и в конце письма он начертал его еще раз.
Получив письмо от тирана и ответив на него вежливо и здраво — «именем Бога прошу вашу милость перестать чинить зло на острове и уважать честь храмов и женщин», — монах Франсиско Монтесинос решил самолично отправиться в суд Санто-Доминго и сообщить о бесчинствах, которые творились на Маргарите. В Санто-Доминго он прибыл на корабле в сопровождении Педро де Мунгиа и еще восьмерых своих соратников, а шестеро других перебежавших к нему мараньонцев остались в Маракапане. Рассказы монаха были так страшны и в искренность его слов настолько поверили, что председатель Сепеда срочно созвал судей, крепость стала готовиться к обороне, вытащили артиллерию, достали со складов боеприпасы, в каждом квартале создавались свои стрелковые группы и соединения. Один судья на корабле отбыл в Кабо-де-ла-Велу, Санта-Маргариту, Картахену и Номбре-де-Дьос; другой, на другом корабле, направился к островам Пуэрто-Рико, Ямайке и Кубе; они везли с собою совершенно одинаковые письма для губернаторов этих земель: «извещаем Ваше превосходительство о том, что на острове Маргарита появилось чудовище по имени Лопе де Агирре, которое намерено навязать нам жесточайшую и кровопролитнейшую из войн».
— Он пойдет в Номбре-де-Дьос, и никуда больше, ибо через Номбре-де-Дьос лежит его путь в Перу, — говорил Педро де Мунгиа с полной уверенностью.
В Номбре-де-Дьос так серьезно готовились к обороне, что можно было подумать, будто ожидается нападение флота самого Сулеймана Великолепного. Во главе всего войска был поставлен капитан Хуан де Уманья, его заместителем назначили капитана Франсиско Лосано, который специально по этому случаю прибыл из Верагуа со всеми своими людьми; соорудили бастионы с переходами, укрепленными песком и камнями, переплетенными проволокой; четыре пушки дулами уставились в сторону моря; за каждым земляным бастионом укрывался офицер с двадцатью пятью солдатами; более шестисот вооруженных людей встали на защиту города, не считая восьмисот негров, которые запаслись острыми мачете. Дни шли за днями, за вином и игральными костями смелость разгоралась в хвастунах, «я один управлюсь, выпущу кишки из этого хромоногого ничтожества, возомнившего себя тираном», «глаза мои увидят тебя продырявленным как решето, чтоб-тебе-лопнуть-Лопе». И так продолжалось до тех пор, пока, выбрав ночь потемнее, капитан Хуан де Уманья, обеспокоенный и встревоженный этими похвальбами, заглушавшими страхи и опасения, велел поднять ложную тревогу: ударили в набат, два десятка стрелков дали нестройный ружейный залп, спящие в ужасе повскакали с постелей, женщины кричали: «Ave Maria Purissima»[136] и «Господи, защити меня!», с десяток хвастунов попрятались в кухнях и нужниках, «Лопе де Агирре идет!», «Идет жестокий тиран удушить нас гарротой!»
— Какая жалость, что Лопе де Агирре все не идет, — сказал капитан Хуан де Уманья.
А между тем в Санто-Доминго собрали флот, который должен был сразиться с тираном, где бы он ни находился, и разгромить его. Адмиралом должен был стать Хуан де Охеда, у которого была слава дерзкого воина. Без сомнения, это был могучий флот, он состоял из четырех кораблей с более чем тысячью вооруженных людей, не говоря уж о пушках и божьем благословении, а также чрезвычайно полезных помилованных грамотах для изменников, которые захотят перейти на сторону короля: «Настоящим даем власть и право нашим королевским именем прощать и миловать всех людей и солдат, кои переходят к нам на службу, каковы бы ни были преступления, измены и бунты, тирании и убийства ими сотворены в то время, пока они находились под командою тирана. Я, Король».
Могучему флоту понадобилось бы несколько недель, чтобы выйти в море. И если бы с помощью небес он в конце концов все-таки отчалил, то несчастный тиран Лопе де Агирре к тому времени уже был бы мертв.
Вождь мараньонцев вынужден был изменить все свои военные планы. Когда корабль главы доминиканцев исчез с горизонта, для Лопе де Агирре стало совершенно ясно, куда он направился. Изменник Педро де Мунгиа донесет губернаторам и судьям короля о моем плане неожиданного нападения на Номбре-де-Дьос и Панаму, а оттуда — на Перу. Все порты этого моря будут бодрствовать днем и ночью с оружием наготове, а Номбре-де-Дьос — более, чем остальные.
— Мы не пойдем на Номбре-де-Дьос, мы нападем на побережье Борбурата, менее других охраняемое, — обращается Лопе де Агирре к Диего Тирадо, Николасу де Сосайе и Хуану де Агирре, онемевшим от удивления. — Мы продвинемся в глубь губернаторства Венесуэла, дадим сражение и одержим победу, казним в Эль-Токуйо губернатора Кольадо, потом перевалим через Анды и выйдем в Новую Гранаду, чтобы разделаться там со сторонниками короля, которые выступят нам навстречу, а затем через Попайан и Кито победителями, триумфально, войдем в Перу, и уж там в решающем бою одолеем короля Испании, завоюем свободу для Чили и Лос-Чаркас, Перу и Кито, Новой Гранады, Венесуэлы и Панамы.
Он был похож на лунатика, этот человечек, предрекавший невозможные подвиги, но так уж повелось, что грубые мараньонцы верили в его мечтания.
— Я не боюсь королевских войск, пусть они дрожат от страха при звуке наших имен, — говорит Лопе де Агирре. — А вот измен я боюсь, они опаснее любого боевого оружия; боюсь позорного прощения, которое сегодня король дает, а завтра отбирает, король нарушит свое слово, как нарушил его, когда велел повесить Мартина Роблеса, Томаса Васкеса, Алонсо Диаса, Хуана де Пьедранту и многих других. Вы, мараньонцы, пошедшие за мною, отказавшиеся от испанского подданства и предавшие смерти нескольких управителей короля, вы не получите прощения никогда. Правда, дети мои?
Совсем немного оставалось до отплытия, когда Лопе де Агирре рассказали о том, что на острове с воинственными намерениями появился метисский вождь по имени Франсиско Фахардо, уроженец Маргариты. Этот Франсиско Фахардо был сыном испанского дворянина Франсиско де Фахардо и доньи Исабель, из семьи потомственных касиков, внучки касика Чараймы и двоюродной сестры касика Найгуаты. Славный родитель Фахардо, получив по распоряжению доньи Альдонсы Манрике должность заместителя губернатора острова, воспользовался своим положением и стал грабить индейцев гуайкери, дурно обращаться с ними и продавать в рабство. А донья Исабель из семьи потомственных касиков так была влюблена в своего мужа, что никогда ему не перечила, даже видя, какие беды чинит он людям ее расы.
Вот что рассказали Лопе де Агирре местные жители. И еще они рассказали, что сын испанца и доньи Исабель (тот самый Франсиско Фахардо, что высадился вчера на острове с шестью десятками испанцев и двумя сотнями индейцев в поисках тирана Агирре, которого он собирается схватить и убить), мужественный и рассудительный юноша в расцвете талантов, обладает приятной наружностью, смелостью и силой, которую уже испытали его враги, и все эти свои достоинства он целиком и полностью отдал на службу королю Испании. Начинал Фахардо мирно и спокойно, ходил от холма к холму, уговаривая индейцев идти в вассалы к королю Филиппу, красноречиво изъяснялся на языках племен куманагота и гуайкери, благодаря его проповедям многие, прежде воинственно настроенные, оставили свои маканы[137] и взялись обрабатывать землю бок о бок с конкистадорами. Но когда белые капитаны принялись унижать и избивать местных жителей, насиловать индианок, которые сопротивлялись их ухаживаниям, и когда касик по имени Пайсана взбунтовался против насильников и захотел отомстить за нанесение обиды, вот тогда метис Франсиско Фахардо ничтоже сумняшеся вступил в союз с угнетателями. Его верность короне дошла до такой крайности, что он захватил в плен касика Пайсану, не приняв даже во внимание, что тот поднял белый флаг, и вздернул его на виселице рядом с десятью сопровождавшими касика индейцами из племени карака.