А между тем жестокий тиран совершил свою первую казнь в Тьерра-Фирме, приказав убить португальца Антона Фариа. Этот Фариа пытался бежать, его поймали, когда он был уже в лиге от лагеря. Он сказал для очистки совести, будто хотел своими глазами убедиться, что они и в самом деле добрались до Тьерра-Фирме, а не вынесены морем опять к какому-нибудь острову. Лопе де Агирре приказал повесить его на самом высоком дереве, чтобы, вознесясь на такую высоту, он разрешил терзавшие его сомнения.
После этого Лопе де Агирре приказал десяти солдатам пойти и поджечь корабли, на которых они пришли с острова Маргариты, и местное судно, стоявшее у берега. Было около шести вечера, и пламя, охватившее корабли, сливалось с пламеневшим закатом.
— Смотрите, мои мараньонцы, как горят наши деревянные корабли и как вместе с ними сгорают все надежды повернуть назад, если кто-то из вас такие надежды таил, — сказал громко Лопе де Агирре. — Теперь нам не остается другого пути, как сражаться с оружием в руках и пасть в этой битве или победить наших врагов и завоевать Перу, поднять в городе королей наши красно-черные знамена свободы. За нами — море, пустынное и глубокое, а точнее сказать, за нами — бездна. Впереди же простираются долины и возвышаются горы, которые мы должны одолеть, впереди нас ждут сражения с вассалами короля, от которых мы не станем уклоняться. Смотрите, мои мараньонцы, в пепел превратились наши корабли, и погасший огонь раз и навсегда обрек нас на то, чтобы сражаться и победить.
Лопе де Агирре провел в Борбурате восемнадцать дней, стараясь раздобыть лошадей, которые повезут боеприпасы и продовольствие. Мараньонцы обшарили пастбища и поместья и набрали всего два десятка тощих и одичавших молодых кобылиц. К счастью, сам Лопе де Агирре умел объезжать лошадей, это было его профессией, он мог и других научить хитростям этого ремесла.
Несколько солдат, отправившиеся по тропам и тропкам в поисках скота или охотясь за кроликами и голубями, вернулись, изранив ноги об острия, которые скрытно расставили люди короля в зарослях. Увидев их, хромающих, в крови, а некоторые были ранены довольно серьезно, потому что острия были смазаны ядом, Лопе де Агирре пришел в страшную ярость, собрал всех на площади и сказал:
— Люди убивали друг друга во всех краях земли и во все времена, мои мараньонцы, при этом скрывая и замалчивая причины, побуждавшие их убивать, но наш случай не таков. Я, Лопе де Агирре, мало ценящий собственную жизнь, публично и открыто объявляю смертельную войну королю Кастилии, нашему заклятому врагу.
Затем он издал указ, который торжественно возвещали на улицах Борбураты, под звуки трубы и барабанов глашатай выкрикивал на все четыре стороны: «Я, Лопе де Агирре, гнев божий, твердый вождь непобедимых мараньонцев, Князь Свободы, даю обет вести непримиримую войну огнем и мечом против короля Кастилии и его вассалов; всякий испанец, который не станет сражаться за наше дело, будет наказан без права помилования как изменник и расстрелян; все слуги короля будут преданы смерти, даже в том случае, если не примкнут ни к одной из сторон».
Никто не может объяснить, зачем и почему воздержался Лопе де Агирре и не применил свой только что выпущенный указ в тот же вечер, когда солдаты привели к нему пленниками алькальда Борбураты Бенито де Чавеса и его зятя, главного альгвасила, Хулиана де Мендосу, которых нашли спрятавшимися в селении неподалеку. Жестокий тиран безо всякого отпустил их на свободу, попрося лишь торжественно, чтобы они по мере сил помогли ему без промедления отправиться дальше на юг.
Однако не столь великодушно поступил Лопе де Агирре, когда ему в руки попался некий Педро Нуньес, бывший, по слухам, скаредным ростовщиком, который на свою беду попытался обмануть вождя мараньонцев. На первый раз между воином и торговцем состоялся такой разговор:
— Ваша милость знает, почему при появлении наших кораблей из Борбураты убежали жители?
— Они убежали из великого страха перед вашим превосходительством.
— А знает ваша милость, на чем основывается их страх?
— Он основывается на тех ужасах, которые рассказывают о вашем превосходительстве по всей Тьерра-Фирме, сеньор генерал.
— А знает ваша милость, в каких преступлениях обвиняют меня эти рассказчики?
— Сказать по правде, не знаю, сеньор генерал.
— Сказать по правде, ваша милость знает, и я советую вашей милости четко и ясно рассказать все, ежели ваша милость хоть немного дорожит своей жизнью.
— Клянусь вашему превосходительству Пресвятой девой, что я ничего не знаю, сеньор генерал.
— Если ваша милость будет откровенна со мной, даю слово, с вашей милостью ничего дурного не случится.
— Я верю обещанию, данному вашим превосходительством, и скажу то, что знаю, а известно мне лишь, что ваше превосходительство и всех, кто с вами, называют жестокими тиранами и лютеранами, сеньор генерал.
— Это я-то лютеранин, я, который желал бы видеть на виселице всех Мартинов Лютеров, какие есть на свете? Это я-то лютеранин, я, который готов принять мученичество во имя заповедей господних? Ваша милость глупа и безумна сверх всякой меры, ежели отваживается повторять подобные выдумки. Слава господу, я не разобью вашей милости голову собственными руками только потому, что не хочу нарушать данное слово.
Три дня спустя солдат-мараньонец раскопал в прихожей кувшин с оливками, а под ними оказались десять золотых эскудо. На этот раз торговец Педро Нуньес сам, без зова, пришел в дом, где стоял Лопе де Агирре.
— Я законный владелец того кувшина и прошу вернуть мне, как мое имущество, все, что тот кувшин содержит, сеньор генерал.
— Зачем ваша милость делала вид, будто в кувшине одни оливки, в то время как на самом деле в них ваша милость засунула золотые монеты?
— Я поступил так, чтобы спасти золото, которое у меня захотели бы отобрать, сеньор генерал.
— Зачем ваша милость сказала солдату, что горлышко кувшина заварено смолою, в то время как оно было заделано гипсом?
— На этот вопрос я не знаю, как ответить, и на коленях прошу у вашего превосходительства прощенья.
— Сатана меня побери! Ваша милость солгала, поклявшись, будто люди считают нас лютеранами, солгала, называя оливками золотые эскудо, солгала, говоря о гипсе, что это смола, ваша милость — самый подлый лжец из всех, виденных мною. Удушить его гарротой!
И его удушили гарротой, не дав исповедаться.
— Прежде чем покинуть Борбурату, мне пришлось казнить солдата по имени Диего Перес за то, что он был слишком мягок для войны, за то, что был бесполезен и никчемен, а главное потому, что я угадал его тайное намерение бежать, — говорит Лопе де Агирре. — Позавчера пришел ко мне отец Контрерас со списком больных, которые, по его словам, не могут следовать с нами дальше, ибо горят в лихорадке и не держатся на ногах, и солдаты эти — некий Паредес, затем Хименес, потом Маркина и Диего Перес; я дал разрешение всем четверым остаться для лечения в Борбурате. На следующий день часов в шесть утра я выехал из дому на недавно объезженной кобылице и неподалеку от селения наткнулся на Диего Переса, он сидел на берегу ручья и смотрелся в воду, эдакий новоявленный Нарцисс. Что ты тут делаешь, Перес, выходит, ты не так болен, как говорил? Нет, мне очень худо, сеньор генерал, ответил он притворно жалобным голосом. Выслушав его, я вернулся в лагерь и послал главного альгвасила Бартоломе Паниагуа с двумя неграми схватить Диего Переса и повесить на сейбе, там он и вылечился от болезни, которой у него не было.
— И еще две смерти приключились в лагере накануне нашего отбытия в Валенсию, — говорит Лопе де Агирре. — Первым расстался с жизнью Франсиско Мартин, мараньонец, возвратившийся к нам после того, как вместе с Педро де Мунгиа перешел на сторону короля, его заколол кинжалом мой дворецкий Хуан де Агирре, который не поверил в рассказанную им странную историю (Хуан де Агирре выкопал откуда-то доказательство — собственноручно Франсиско Мартином написанные слова: «Лопе де Агирре — величайший изменник и самый жестокий человек из всех, когда-либо рожденных женщиной»). Второй жертвой стал солдат Антон Гарсиа, которого убил другой солдат по имени Франсиско Арана случайным выстрелом из аркебуза, хотя, по мнению некоторых, он стрелял умышленно, потому как явно имел на него зуб. Ни одной из этих двух смертей я не замышлял, и случились они без моего участия, правда, от наказания виновных я воздержался, поскольку мараньонцам Хуану де Агирре и Франсиско Аране я больше всех доверяю и возлагаю на них самые большие надежды.