Но дверь отворяется и появляется не Роберто де Сосайя, а два свирепых злодея из всех, какие есть у начальника штаба Лопе де Агирре, Антон Льамосо и Франсиско Карьон, прямо с порога они набрасываются на тебя, выталкивают из хижины и сквозь колючий кустарник, по острым каменьям волокут в сельву твое тело, несчастливая моя Инес де Атьенса.
Под сенью дерева, чей ствол темен, как твои глаза, они вонзают в тебя кинжалы и копья, твоя кровь душиста, как апельсиновый цвет, и ала, словно маки. Ты, Инес де Атьенса, дочь Честан Ксефкуин, бывшей наложницей принца Уаскара, дочь капитана Бласа де Атьенсы, бывшего солдатом Васко Нуньеса де Бальбоа; ты, Инес де Атьенса, не молишь о милосердии и не унижаешь себя плачем. Единственный стон вырывается у тебя в предсмертной агонии.
Когда приходят рабыни предать тебя погребению, на каменистой земле, заросшей кустарником, они находят самый прекрасный труп, какой когда-либо видела эта сельва, твои черные глаза все еще пылают гневом, точно горящие светильники, твои густые черные волосы неутешным трауром покрывают терновник, я люблю тебя, мертвая моя Инес де Атьенса.
Первым предупредил меня об опасности Мандрагора, мой маленький демон, вскоре пришли с сообщением солдат-мараньонец Роберто де Сосайя и хитрый капитан Педро Алонсо Галеас, и вот уже на пороге Гонсало де Гираль и Алонсо де Вильена, они рассказывают мне слово в слово все, что говорили на последних совещаниях у принца, где обсуждалось, как и когда убить меня. Гираль и Вильена, капитан и дворецкий дона Фернандо, предчувствуют, что борьба решится в мою пользу, и шаг этот совершают, дабы избежать рокового конца, который подстерегает всех моих врагов, мне безразлично, что ими движет, я встречаю их с распростертыми объятиями и нахожу для них место в своем сердце.
Горько упрекнув меня за справедливую казнь, которой я предал Лоренсо Сальдуендо и прекрасную донью Инес (Я не позволю вам, сеньор начальник штаба, впредь вершить бесчинства и беззаконие без моего ведома), и выслушав мой возмущенный ответ (Ступайте, ваше превосходительство, жарьте пончики, я больше не верю ни одному вашему слову, и нет у меня почтения к лживым севильцам, которые ведут двойную игру), принц распорядился отплывать назавтра с рассветом. Весть эту мне приносит капитан Мигель де Серрано и громким голосом передает следующее распоряжение:
— Его превосходительство принц приказывает вашей милости тотчас же явиться к нему в шатер на совещание офицеров…
— Передайте, ваша милость, его превосходительству принцу, что я не приду. На другие совещания, где отдавались распоряжения, о которых я не знаю, меня не приглашали. Сказать правду, капитан Серрано, так все сложилось, что нам не до разговоров.
Тут уж никого не обмануть, дон Фернандо со своими приспешниками вознамерились избавиться от меня, лишить меня жизни, я верю, семьдесят преданных мне мараньонцев не допустят такой подлости, я со своими людьми занимаю позиции посередине, в нескольких шагах от того места, где стоят на якоре бригантины, на эти бригантины я уже велел погрузить военное снаряжение и боеприпасы, оба судна покачиваются на воде, привязанные крепкими канатами к двум огромным деревьям, что растут перед моей хижиной. А принц стоит ниже по берегу, его от нас отделяет широкая заводь, перебраться через которую можно только на каноэ. Выше по течению находятся Алонсо де Монтойя и Мигель де Боведо с несколькими солдатами и сколькими-то индейцами из прислуги.
Алонсо де Монтойя с Мигелем де Боведо совсем под рукой, моя звезда склоняет меня начать вершить правосудие с них. Ночь такая темная, хоть глаз выколи, во главе двадцати хорошо вооруженных мараньонцев я шагаю к хижине, где сидят за ужином и беседуют оба офицера, завтра утром бригантины поднимут якоря, через десять часов плаванья мы убьем Лопе де Агирре, убьем так, как ты придумал, Алонсо де Монтойя. Ты, адмирал Мигель де Боведо, будешь командовать кораблем, Лопе де Агирре будет спать на палубе «Сантьяго», неожиданно появятся два холуя принца дона Фернандо и распорют ему сердце кинжалами, Лопе де Агирре проснется, захлебываясь кровью, и тут же испустит дух, не успев вскрикнуть; Монтойя с Боведо сидят-обсуждают свои темные делишки, и тут появляются десять разъяренных мараньонцев, оба предателя не успевают с места подняться, как их изуродованные сотней ножевых ран тела оседают наземь: Алонсо де Монтойя отсрочил мою смерть до того дня, когда «Сантьяго» тронется вниз по Мараньону, адмирал Мигель де Боведо должен был указывать путь и повести тот роковой для меня корабль, да простит их господь.
— А теперь черед принца, — говорю я Мартину Пересу де Саррондо, который всегда рядом со мной в трудные минуты. — Пошли!
— Ночь такая темная, — отзывается он, — что и силуэтов не различишь, не то что лиц. Как бы нам не перебить друг дружку, когда кинемся на шатер дона Фернандо.
Я согласен с его доводами и говорю:
— Мы переждем ночь на бригантинах. Если до принца каким-то образом дойдет весть о случившемся в верхнем лагере и офицеры принца решат напасть на нас, чтобы сквитаться, мы даже боя принимать не будем, а просто перережем канаты и оставим дона Фернандо со всем его двором на милость сельвы.
Но ничего подозрительного не обнаруживается, ни один смельчак не решается пересечь черные воды заводи, доложить принцу о том, как умерли Алонсо де Монтойя и Мигель де. Боведо, наши часовые слышат одни только неумолчные, устрашающие звуки сельвы. Едва забрезжило утро, мы, семьдесят мараньонцев, безмолвно переплываем заводь.
— Ты, Роберто де Сосайя, с четырьмя своими солдатами пойдешь убивать дворецкого Гонсало Дуарте! Ты, Диего де Трухильо, со своими пятью помощниками без промедления посчитаешься с капитаном Мигелем де Серрано! Ты, Диего Санчес де Бильбао, схватишь и умертвишь Бальтасара де Тоскано, самого опасного из всех этих мерзавцев! — такие распоряжения отдаю я плывущим на других каноэ. — Что касается вас, Мартин Перес де Саррондо и Хуан де Агирре, на вас возлагаю я предание смерти принца дона Фернандо, постарайтесь, чтобы осторожность и ловкость не подвели вас, а если подведут, ты, — Антон Льамосо, будешь рядом и поможешь довести дело до конца, — говорю я троим, плывущим со мною.
Первая хижина, проступающая пред нами в свете утра, — та, в которой спит отец Энао, лживый, исподличавшийся монах, он сначала служил торжественные службы в честь и во славу губернатора Урсуа, а потом в честь его смерти: Мандрагора говорил мне, что отец Энао показал себя самым непримиримым инквизитором на тех совещаниях, где решено было убить меня, он больше всех ратовал за то, чтобы выпустить кишки из этого змия (меня-то), как выпустил их святой Михаил-архангел из сатаны. У солдата Алонсо Наварро и другого, по имени Чавес, особый зуб на монаха, он грозил им отлучением, если они не выполнят епитимьи и не отдадут исповеднику (ему, отцу Энао) свиньи, ими выращенной, эти самые Наварро и Чавес умоляли меня дозволить им препроводить преподобного в ад, и я дозволяю им это с полным моим удовольствием, хвала господу; Алонсо Наварро стремительно кидается в часовенку, где спит отец Энао, и, не отвлекаясь на то, чтобы разбудить его, пронзает ему шпагой брюхо с такой яростью, что шпага проходит насквозь, словно через бурдюк с вином, монах, стоя на краю могилы, начинает вопить, сквернословить и изрыгать проклятья, чем ваше отцовство усугубляет погибель своей души, каковая, по мнению Мандрагоры, и так безвозвратно погублена.
Принц дон Фернандо просыпается от звуков наших шагов, голосов и бряцающего оружия, в одной рубашке выглядывает из шатра, как мало осталось от горделивого достоинства принца, сейчас это просто севилец из тех, что дрожат, как овечий хвост, почуяв близость смерти; узнав меня, он говорит, глядя на меня испуганными глазами:
— Что такое, отец мой?
— Успокойтесь, ваше превосходительство, — отвечаю я ему жестко, — мы пришли примерно наказать трех капитанов, которые замышляли бунт. Когда генерал не умеет и не может защитить собственной жизни, это должен сделать его начальник штаба.