— Я себя на этом месте пока представить не могу, — произнесла Сашка холодным голосом. — Лет через двадцать поглядим… Я к тому, что отец согласился директором в картину «Дальний рейс», они через десять дней на Сахалин в экспедицию улетают на три месяца.
— Прекрасная новость! — я обрадовалась всерьез: это решение Алексея хоть что-то облегчало мне. — Ну, а доброму вестнику полагается сердечный поцелуй и предложение мира и забвения всякой бяки. Мир?
— Мир… — не сразу согласилась Сашка и засмеялась. — Я тоже на тебя обиделась, ты что думаешь?
— Забыто. Все… Ты у дедушки была или не успела опять?
— Могла бы и не успеть, будто ты не знаешь, что такое проба на главную роль… Ох, только бы утвердили!
— Будем надеяться. Так как дед?
— Он меня сначала не узнал, потом начал рассказывать, что в больнице вредительство… Заговор врачей и отчасти больных. Тут пришла эта Люська дедушкина, знаешь? Вся беременная?
— Ну?
— Она говорит: точно, Виктор, заговор, я его раскрыла! Стариков на мыло переваривают.
Я засмеялась от неожиданности.
— Нашла удобный момент остроумие свое обнаружить, дура!
— Алка говорит, надо деда из больницы забрать, жалко. Он плачет, когда Алка приходит, домой просится. Говорит, дома он скорее выздоровеет.
У меня сжалось сердце.
— Заберем, — сказала я. — Вот в Москву вернусь, и заберем его ко мне. Предложений у меня пока никаких нет, в отпуск не поеду, буду на озвучание мотаться и за дедом ухаживать. Все же отвлечение от скорбей земных. Еще три съемочных дня — и конец этой каторге. Ладно, доча, спим.
— Спим…
Игорь Сергеевич запил всерьез, и Рая увезла его в Москву. Оставшиеся эпизоды доснимал совместно с «нашим Ваней» второй оператор. Хорошо, что эти эпизоды были не очень важными для картины, проходными… Хорошо, что Игорь запил и исчез из моей жизни. Надо полагать, навсегда. Мне недостало бы сил сыграть даже пустячный эпизод, если бы он стоял у камеры…
В больницу за отцом я приехала на час позже Аллы: она отпросилась с работы сразу после обеда, а у меня уже началось озвучание, и я еле-еле успела к двум часам. Выписывать начинали с часу дня, одежду Алла привезла еще утром, так что, когда мы вошли в палату, отец сидел на койке, одетый в новый черный костюм в черные ботинки, в белой в полоску сорочке без галстука с расстегнутой верхней пуговицей — сухонький нервничающий старичок со старательно причесанным белым пухом на желтоватом черепе. Таким он мне показался в первое мгновение, а потом я его узнала. Он взглянул на меня из-под мятых век — чуть презрительные и страдающие глаза доброго и слабого человека, привыкшего всю жизнь выглядеть волевым и строгим. Привычно-криво улыбнулся краем тонкого рта, сказал сестричке, сидевшей рядом на табурете:
— Ну вот, наконец-то Стася пришла. — И ко мне: — Я заждался, деточка, где вы там таскаетесь до таких пор?
Сказал чуть самодовольно и вроде бы недовольно, чуть рисуясь перед молоденькой сестричкой, с которой успел за те немногие дни, когда отпустила его болезнь, уже подружиться, все разузнать про нее и рассказать про нас. И не к Алле обратился, — ее словно бы и не оказалось здесь перед его глазами, хотя кто же в его тяжкое время пропадал в больнице, поил, кормил и менял ему подстилки? Но Алла сейчас была не важна ему, он рассказывал сестричкам про меня, гордился, что они меня знают, и ему было приятно, что сестричка, увидев меня, поднялась с табурета, улыбаясь и здороваясь.
— Здравствуйте, — заулыбалась в ответ и я, входя в привычную мне гастрольную роль «звезды, встречающейся со зрителем»: демократична, однако помнит, что она «звезда». — Ну как, папа? Домой едем, слава богу!
— Да, деточка, осточертело мне в этой богадельне! — заторопился отец словами. — Если бы не Танечка, да еще тут есть девочка славная, Наташа, я вообще с ума бы сошел!..
Я переглянулась с Аллой и подумала, что, слава богу, отец ожил и снова в своем репертуаре.
Мы решили с Аллой, что те три дня, которые оставались до отъезда Алексея, отец поживет у себя, мы будем у него дежурить по очереди, а потом я возьму его к себе. Такси ждало у выхода из корпуса, мы держали отца под руки, а он сразу осел, еле перебирал дрожащими ногами ступени и очень волновался, говорил что-то торопливое сестричке, нам с Аллой, шоферу такси — молодому парню с испуганным лицом, помогавшему нам усадить старика в машину.
— Сашенька ко мне так и не удосужилась зайти, — сказал отец обиженным сухим голосом, когда мы ехали мимо Триумфальной арки.