И вдруг — странный, непоследовательный ход эмоций — я поняла в себе удовлетворение оттого, что я сейчас одна и свободна. Совсем одна на земле.
Ощущение это для меня было новым. Правда, за двадцать пять лет замужества я не так-то уж много провела времени в домашних заботах: экспедиции, гастрольные поездки, заграничные командировки. Уют в нашем доме происходил больше от Алексея и тех немолодых женщин, что живали у нас, помогая по хозяйству, пока не выросла Сашка. Но я всегда была общительной, веселой; в экспедициях и гастролях вечно что-то организовывала: экскурсии, вылазки, посиделки — туда уходила моя энергия, остававшаяся от не забиравших меня целиком ролей. И еще, даже если Сашенька была со мной (я довольно часто брала ее в экспедиции, она с детства крутилась возле съемочной площадки, снималась то в массовке, то в эпизодах; вероятно, поэтому в двадцать пять лет Сашка — зрелая актриса), я все равно звонила Алексею, хлопотала о чем-то, бегала по магазинам, покупая «в дом», — мои семейные эмоции были в действии. И вдруг кольцо забот разомкнулось, словно бы в мозгу выключилось множество суетных сигнальчиков, наступила тишина.
Перед отъездом мы с Алексеем подробно и спокойно поговорили, придя к выводу, что квартиру разменивать нет смысла, лучше выстроить еще однокомнатную для Алексея. Зарабатывала я прилично, однако на книжке больших денег не было никогда: тратили мы их безалаберно. Тем не менее это меня не беспокоило: достану. Не беспокоилась я теперь и о Саше, вдруг осознав, что дочь взрослая, у ней своя жизнь, в которую не стоит вмешиваться.
Я размышляла о себе. Перед отъездом, словно услышав мои тревожные думы о будущем, мне позвонили из одного московского театра и сказали, что они будут ставить «Трамвай «Желание», что у них есть идея пригласить меня на роль Бланш. Репетиции начинались сразу после моего возвращения, я предвкушала их теперь все время со сладким страхом, опять нетерпеливо желала забытой уже атмосферы театра — этого суматошного дома со склоками, завистью и истериками премьерш, однако я знала в себе умение быть обаятельной и неконкретной, умение не влезать в мелочи закулисья, как не влезала в мелочевку околокиношных интриг. Все с лихвой искупалось вечерним омовением на сцене… Вот вроде бы и само собой свершалось то, что я всегда слышала внутри, чего ждала…
Я отхлебнула еще вина, вздохнула глубоко и, откинувшись на спинку плетеного стула, закурила, счастливо созерцая красный, то вспыхивающий, то никнущий огонь камина, — ноздрями я улавливала смоляной запах сгорающих еловых поленьев.
Я вспоминала свое недолгое существование в том, первом моем профессиональном театре. Труппа состояла в основном из немолодых опытных актеров, ко мне приглядывались настороженно — хотя я тогда уже снялась в имевшем шумный успех фильме, тем не менее театральные актеры в те времена относились к киноактерам скептически, модно было говорить, что «для камеры и маникюршу можно натаскать, а вот сцена покажет…». Таню в Москве много лет подряд блистательно играла Бабанова, я видела ее не один раз, и это мне теперь мешало. Боясь сбиться на подражание, я зажималась, репетировала плохо, генеральную завалила, дневной спектакль «для пап и мам» сыграла средне. «Старательная девочка из самодеятельности!..» — констатировала пренебрежительно наша «народная» Петровская, занятая в спектакле во второй главной женской роли. Однако главреж театра, видевший во ВГИКе мои курсовые спектакли (потому он и пригласил меня в театр), заменить меня на премьере дублершей не захотел.
В вечер премьеры гримировалась я с унылым сознанием, что спектакль завалю, стояла за кулисой, ожидая выхода, полная безразличия ко всему, начала роль, ощущая в себе пустоту и скованность. Спектакль был «целевой»: мы играли в клубе большого подмосковного завода, в зале кашляли и скрипели стульями, я невольно напрягала голос, переигрывала, чтобы перекричать, закрыть. И вдруг в какое-то мгновение я почувствовала, как поднялась во мне гневная радость, услышала упрямую свободу внутри, повернулась медленно к залу спиной, сказала негромко свою реплику, прошла неторопливо, держа паузу, зная уже, что живу, что с настроения меня ничто теперь сбить не сможет. Обернулась, мельком взглянула в зал, ощутив, как он успокаивается заинтересованно, как между мной и этими людьми налаживается взаимность.