Тома усмехнулась, оправила сползшую на боках рубаху: она растолстела за месяцы лежания, и все, кроме халатов, ей было тесно. Снова забралась в постель, поугнездивалась, распихивая слежавшийся пух в перине, старательно упаковала ноги и бока одеялом. Полежала, представляя, как мокрые взъерошенные коты мечутся по саду, задремала.
И тут она увидела странный сон, который никак не должен был ей присниться, потому что она по-прежнему не верила ни во что сверхъестественное, и маленькие ведьмята с раскаленными полыхающими зевлами привиделись ей просто как кусок из телемультфильма, в реальность их существования ее не заставил бы поверить никто — нереально-безобразный звук вызвал нереально-безобразное видение.
Томе приснилась старшая покойная дочь Стелла.
При жизни у Томы с ней были не простые отношения, наверное, потому, что Стелла, когда стала взрослой женщиной, вдруг обиделась на мать, что та отдала ее на попечение бабушки. Тома убеждала себя и Стеллу, что в той ситуации она иначе поступить не могла, и все-таки чувство вины перед дочерью-калекой сидело, выливаясь раздражением, когда дочь была жива, и затаенным страхом, непонятным ожиданием расплаты после ее смерти.
Стелла приснилась Томе грустной взрослой женщиной с широкой седой прядью в черных курчавых волосах, она, как всегда, полулежала, опираясь подбородком на кулаки скрюченных рук, изуродованное болезнью тело горбатилось под байковым пледом. «Мамаша, — сказала Стелла, — пойди в церковь и подай нищей шоколадку. Она ведь сама себе не купит шоколадку».
Тома ничего не успела ответить, потому что проснулась. Было уже позднее утро, светало. Она еще немного повалялась, приходя в себя, утишая тревогу: сон помнился так ясно, словно бы все это она видела въявь.
Вдруг быстро встала, затопила печь и начала прибираться в комнате. Почему-то ей больше не хотелось сегодня лежать. Намыла давно не мытые полы, старательно выгребая клубы пыльного пуха из-под кровати и из углов, принесла дров и продолжала еще топить, пока не стало жарко и жило, собрала белье и сходила в городскую баню. Вернувшись, достала со шкафа короб со старыми письмами и принялась разбирать их, раскладывая по годам. Каждую пачку она завертывала в газету и надписывала год. После ее смерти дети вряд ли станут интересоваться ее перепиской, но она сочинила бумагу и положила в коробку с документами, что завещает свою переписку местному историческому музею, так как бо́льшая часть писем относится к эпохе организации первых пионерских отрядов и борьбы с беспризорностью, остальные — от раненых, лежавших в ее палатах в госпитале. Личные письма от детей и бывшего мужа почти не сохранились, а может, просто дети и муж ей мало писали.
Раньше Тома расценивала работу в Тульском губкоме в секторе борьбы с беспризорностью и период, когда она была вожатой первого пионерского отряда, просто как обычный эпизод богатой событиями жизни, но сейчас вдруг прониклась значительностью исторического мгновения и переосмыслила свою роль в нем. Пожалела, что не выступает с воспоминаниями о том времени, — ей казалось теперь, что она может рассказать много такого, что уже не помнит никто.
В церковь она, конечно, не пошла, но через две ночи Стелла приснилась ей снова, видение было уже сумбурным, нереальным. Стелла будто бы болела опять тяжело, металась, сгорая от высокой температуры, и плакала: «Мать, я знаю, у тебя мало денег, но купи ей шоколадку. Не жмотничай, купи». Тома помедлила еще день и отправилась в церковь.
В церкви она не была смалу, просто не интересовалась этим, и сначала никак не могла сообразить, где же во Владимире есть действующая церковь. Она села в автобус и поехала в центр, подальше от дома. Сошла возле интуристовской гостиницы и направилась к Успенскому собору.
Тут, как она и предполагала, было много туристов. Тома знала, что последние годы снова появился интерес ко всякой старине, в том числе к церквям и соборам. Но сама она не понимала, что там красивого и интересного, считала это втайне влиянием иностранцев, которые с жиру бесятся. Тома с бо́льшим бы удовольствием полюбовалась на небоскреб, в юности они много рассуждали о небоскребах — какие они? — и мечтали увидеть.