— Женечка, — сказала Тома, улыбаясь, — она ведь была молодой, много моложе вас. Вы ведь тоже будете старухой, если доживете…
Получилось грубо, но Тома не сумела скрыть обиду: ее неприятно обожгла остро́та Александра Викторовича. «Времен отмены крепостного права…» Тома считала, что выглядит женщиной моложавой и интеллигентной. Конечно, про себя она понимала, что дала повод Александру Викторовичу подтрунивать, что он почувствовал ее невысказанные претензии, кокетливость, надежды скрытые. С другой ее ровесницей он не посмел бы так шутить.
— А я не буду молодиться, когда буду старая!.. — огрызнулась Женя, на что Тома тонко заметила:
— Женечка, сорок лет далеко не юный возраст! — и, не делая паузы, не давая Жене парировать, объяснила, улыбнувшись: — А это совсем не любовная переписка, какая уж там любовь у нашего поколения, что вы, Александр Викторович! Революции, да войны, да голод, да разруха, до любви ли… Я организовывала в Туле первый пионерский отряд, это письма моих бывших пионеров. Взяла в дорогу разобрать, дома-то времени все нет… Может, пригодятся кому после моей смерти? Все-таки история…
Александр Викторович вдруг как бы смутился, кашлянул и сказал не игривым, вежливым голосом:
— О, это очень интересно, конечно. Я бы завтра, если вы позволите, с удовольствием посмотрел. Ехать еще почти два дня, может, из них извлечь что-то можно?.. Для пьесы, допустим? Я бы вам драматурга нашел…
Тома чуть кивнула, строго поджав губы, делая вид, что увлечена чтением. Но заметила боковым взглядом, как Женя, сделав суровую мину, подмигнула партнерам, те расплылись хитрыми улыбочками, точно нашкодившие мальчишки, а Женя прыснула, сделав вид, что закашлялась.
Тома взглянула и, подняв высоко брови, отвела глаза, давая понять, что не такая уж она идиотка, как они считают, все поняла.
«Леншкому», видно, стало неудобно: в нем, явно не городском человеке, еще, наверное, сохранялось уважение к возрасту, и то, что он как бы принял участие в осмеянии старой женщины, годившейся ему в матери, неприятно затомило его, он вдруг ни к селу ни к городу — Женя и Александр Викторович перебрасывались какими-то кокетливыми фразами, — сказал:
— Раньше, конечно, мамаша… Раньше, я с вами согласен… Пионеры были, комсомол. Павлик Морозов, Зоя Космодемьянская… Да я сам после войны у нас там поручения выполнял, субботники… шефство брали… Сейчас только шум один. Вот вы, мамаша, слышали: БАМ, комсомольско-молодежная… А как работают? Техника японская, новенькая — завяз в болоте, утопил, ладно! С другой новой машины пломбу сорвал, поехал! А это деньги, большие! Золото! Из чьего кармана?.. Нашего с вами. Ну хорошо, сухой закон? Ему надо выпить, в кабину сел, погнал в Усть-Кут, ящик привез, гуляем… Сам не умеешь за рулем, ножик показал шоферу: езжай, коли жить хочешь! Такая уж мода осталась…
Тома слушала «леншкого» со сжавшимся вдруг сердцем: куда она едет?.. Не зря, выходит, путевку удалось купить без особого труда и билет на поезд дали свободно. Умные люди на юг едут, а она сидела-сидела и вот понеслась! Зарежут, едва с поезда сойдет, за те несчастные двести рублей, что в сумочке, зарежут…
— Высказались? — спросила раздраженно Женя «леншкого». — Да я выручку на попутных в Усть-Кут в банк вожу одна, без охраны, ни разу даже не подумала ни о чем таком!.. И не слыхала ни об чем! Меха вожу мешками для ателье… Да господи, вы и рядом-то с БАМом не были, такое несете!.. Бывает, выпьют, подерутся… Как везде. Что ж, что сухой закон? А с машинами? Где это у нас запломбированные машины вы видели?.. Все, что есть, в три смены работают, и ни одна пока в болоте не утонула… В Лену провалился тягач на зимнике весной, было… Вот откуда сплетни-то всякие берутся, под суд таких разносчиков слухов надо! И сажать, чтобы другим не повадно…
«Леншкой» вспыхнул, поднялся, бросил карты.
— Нашлась, посадила! — сказал он тонким от гнева голосом. — Видали таких сажа́л. Отсажалась!
И вышел из купе, швырнув дверью. Женя и Александр Викторович переглянулись, усмехнувшись.
— Вот и хорошо, — мягким голосом сказал Александр Викторович. — Надоело уже в эту глупую игру да с глупым… Давайте, Женечка, я вас одному пасьянсу научу… Благодарить будете.
Он начал раскладывать какой-то сложный пасьянс, Тома следила краем глаза: в пасьянсах она не смыслила ничего, но слышала, что это прекрасное средство для успокоения нервов и для убиения долго тянущихся зимних вечеров.
Ужинать соседи Тому не позвали, просто обменялись негромкими репликами-вздохами: «Ну что? Наверное, пора и перекусить?..» — «Надо бы маленько заморить червячка…» И даже из вежливости не пригласили Тому.