Акуино сказал:
— Надо втащить его сюда.
— Он мертв, — заверил его доктор Пларр.
— Почем вы знаете?
Свет снова погас. Люди, укрывшиеся за деревьями, словно играли с ними в жестокую игру.
— Рискните вы, доктор, — сказал Акуино.
— Что я могу сделать?
— Верно, — кивнул отец Ривас. — Они хотят выманить наружу кого-нибудь из нас.
— Ваш друг Перес может не открыть огня, если выйдете вы.
— Мой пациент находится здесь, — сказал доктор Пларр.
Акуино потихоньку растворил дверь пошире. Еще чуть-чуть, и можно было дотянуться до автомата. Акуино протянул к нему руку. Вспыхнул свет, пуля вошла в косяк двери, которую он едва успел захлопнуть. Должно быть, тот, кто ведал прожекторами, услышал скрип дверных петель.
— Закрой ставни, Пабло.
— Хорошо, отец мой.
Отгородившись от слепящего света, они почувствовали себя хоть в какой-то безопасности.
— Что нам делать, отец мой? — спросил негр.
— Убить Фортнума немедля, — отозвался Акуино, — а когда свет снова потухнет, попытаться бежать.
Пабло сказал:
— Двое из нас уже мертвы. Будет лучше, отец мой, если мы сдадимся. Ведь тут есть еще Марта.
— А как же месса, отец мой?
— Кажется, мне придется отслужить заупокойную мессу, — сказал отец Ривас.
— Отслужи какую хочешь мессу, — сказал Акуино, — но сперва убей консула.
— Разве я могу служить мессу, убив человека?
— А почему бы и нет, если ты можешь служить мессу, собираясь убить человека? — сказал доктор Пларр.
— Эх, Эдуардо, значит, ты все еще католик, если умеешь поворачивать в ране нож. Ты еще будешь моим исповедником.
— Можно мне приготовить стол, отец мой? У меня есть вино. У меня есть хлеб.
— Я отслужу мессу, когда начнет светать. Я должен подготовиться сам, Марта, а это дольше, чем накрыть на стол.
— Позволь мне убить его, пока ты будешь молиться, — сказал Акуино. — Делай свое дело и предоставь мне делать мое.
— Я думал, твое дело — писать стихи, — сказал доктор Пларр.
— Все мои стихи были о смерти, так что по этой части я знаток.
— Чего дальше тянуть, это же бессмыслица, — сказал Пабло. — Прости меня, отец мой, но Диего правильно поступил, когда пытался спастись. С ума надо сойти, чтобы убить одного человека, если за это наверняка убьют пятерых. Отец мой…
— Давайте голосовать, — нетерпеливо перебил его Акуино. — Решим голосованием.
— Ты уверовал в парламентскую систему, Акуино? — спросил доктор Пларр.
— Не говори о том, чего не знаешь, доктор. Троцкий считал, что споры можно разрешить голосованием.
— Я голосую за то, чтобы сдаться, — сказал Пабло. Он закрыл лицо руками. Плечи его дрожали, видно было, что он плачет. Кого он оплакивал? Себя? Мертвых? Или плакал от стыда?
Доктор Пларр подумал: головорезы! Вот как их окрестят газеты. Поэт-неудачник, отлученный от церкви священник, набожная женщина, человек, который плачет. Господи, пусть эта комедия кончится как комедия. Никто из нас не рожден для трагедии.
— Я люблю этот дом, — сказал Пабло. — Когда умерли мои жена и ребенок, у меня не осталось ничего, кроме этого дома.
Вот и еще один отец, сказал себе доктор Пларр, прямо спасу нет от отцов!
— Я голосую за то, чтобы убить Фортнума сейчас же, — заявил Акуино.
— Ты же сказал, что они берут нас на пушку, — сказал отец Ривас. — Может, ты и прав. Допустим, что вот уже восемь часов, а мы так ничего и не сделали, — они все равно не смогут на нас напасть. Пока он жив.
— Тогда за что же ты голосуешь? — спросил Акуино.
— За отсрочку. Мы же назначили срок — он истекает завтра в полночь.
— А ты, Марта?
— Я голосую, как мой муж, — гордо ответила она.
Громкоговоритель — его было слышно так хорошо, что он, вероятно, был установлен тут же между деревьями, — заговорил с ними, как и прежде, голосом Переса:
— Правительство Соединенных Штатов и британское правительство отказались посредничать в этом деле. Если вы слушали радио, вы знаете, что я говорю правду. Ваш шантаж не удался. Вы ничего не выиграете, продолжая задерживать консула. Если хотите спасти себе жизнь, выпустите его из хижины до восьми ноль-ноль.
— Они чересчур настойчивы, — сказал отец Ривас.
Кто-то шептался рядом с микрофоном. Слова были неразборчивыми — они звучали, как шелест гальки при откате волны. Потом Перес продолжал: