С Монтесом случилась какая-то беда, на лбу у него была запекшаяся рана. Священник ужаснулся, поняв, что девочке грозит опасность. Он сказал: «Милая, милая» — и проснулся, покачиваясь в седле под медленную поступь мула и слыша позади чьи-то шаги.
Он оглянулся: это метис ковылял за ним, весь мокрый — наверно, переплыл реку. Два его зуба торчали над нижней губой, и он угодливо улыбался.
— Что тебе нужно? — резко спросил священник.
— Вы не сказали, что едете в Кармен.
— А почему я должен это говорить?
— Да мне тоже туда надо. Вдвоем идти веселее. — На нем были штаны, рубашка и парусиновые туфли. Из носка одной торчал большой палец — толстый и желтый, как нечто, вылезшее из-под земли. Он почесал под мышкой и по-свойски поравнялся со стременем священника. Он сказал: — Вы не обиделись, сеньор?
— Почему ты называешь меня сеньором?
— Сразу видно, что человек образованный.
— В лес всем дорога открыта, — сказал священник.
— Вы хорошо знаете Кармен? — спросил метис.
— Нет, не очень. У меня там есть знакомые.
— Наверно, по делам туда едете?
Священник промолчал. Он чувствовал у себя на ноге легкое неприятное прикосновение ладони метиса. Тот сказал:
— Лигах в двух отсюда, недалеко от дороги, есть харчевня. Там можно заночевать.
— Я тороплюсь, — сказал священник.
— Да стоит ли приходить в Кармен в час-два утра? Заночуем в этой харчевне и доберемся до места, пока солнце еще низко.
— Я сделаю так, как мне надо.
— Конечно, сеньор, конечно. — Метис помолчал минуту, потом сказал: — Идти ночью опасно, если у сеньора нет оружия. Я — дело другое…
— Я бедный человек, — сказал священник. — Ты сам это видишь. Меня грабить не стоит.
— А потом еще этот гринго — говорят, он свирепый, настоящий pistolero[26]. Подойдет к вам и скажет на своем языке: «Стой! Как пройти…» — ну, там куда-нибудь, а вы его не поняли и, может, двинулись с места, и он вас наповал. Но вы, может, знаете по-американски, сеньор?
— Конечно нет. Откуда мне знать американский? Я бедный человек. Но всем этим россказням я не верю.
— Вы издалека едете?
Священник на минуту задумался.
— Из Консепсьона. — Там он уже никому не повредит. Его ответ как будто удовлетворил метиса. Он шагал бок о бок с мулом, держа руку на стремени, и то и дело сплевывал. Опуская глаза, священник видел его большой палец, похожий на червяка, ползущего по земле. Человек этот, наверно, безвредный. Просто такая уж жизнь — настраивает на подозрения. Спустились сумерки, и почти сразу наступила темнота. Мул шагал еще медленнее. Вокруг все зашумело, зашуршало — как в театре, когда опустят занавес и за кулисами и в коридорах поднимается суетня. Непонятно кто… сразу не определишь — может, ягуары подали голос в кустах? Обезьяны прыгали по верхушкам деревьев, а москиты жужжали, как швейные машинки.
— Когда долго идешь, горло пересыхает, — сказал метис. — У вас случайно не найдется чего-нибудь выпить, сеньор?
— Нет.
— Если вы хотите прийти в Кармен до трех часов, тогда вашего мула надо бить. Дайте мне палку.
— Нет, нет, пусть бедняга идет как хочет. Мне это не важно, — сонным голосом сказал он.
— Вы говорите как священник.
Он сразу очнулся, но под высокими темными деревьями ничего не было видно. Он сказал:
— Ты чепуху несешь.
— Я добрый христианин, — сказал метис, поглаживая его по ноге.
— Ну, еще бы. Кабы я таким был.
— Эх, не различаете вы, кому можно доверять, а надо бы. — Он даже сплюнул от огорчения.
— Что доверять-то? — сказал священник. — Разве только вот эти штаны… но они очень рваные. И этого мула — но он плохой мул, сам видишь.
Они помолчали, а потом, словно обдумав последние слова священника, метис продолжал:
— Мул был бы не так уж плох, если бы вы правильно с ним обращались. Меня насчет мулов учить нечего. Я вижу, что он устал.
Священник взглянул на серую, глупую, покачивающуюся башку своего мула.
— Устал, говоришь?
— Сколько вы вчера проехали?
— Пожалуй, около двенадцати лиг.
— Мулу и то надо передохнуть.
Священник выпростал свои босые ступни из глубоких кожаных стремян и слез с седла. Мул прибавил ходу, но не прошло и минуты, как он пошел еще медленнее. Сучья и корни на лесной тропинке царапали священнику ноги — вскоре они стали кровоточить. Он тщетно старался не прихрамывать. Метис воскликнул: