Федоренко до войны был вторым секретарем райкома на Полтавщине и любил, когда по разным поводам напоминали об этом. В военных вопросах он разбирался слабо, в боевую работу начальника штаба не вмешивался, но считал своим непременным долгом перед каждым наступлением, а то и в ходе его посещать подчиненные штабы, разговаривать там с людьми, подбадривать их, воздействовать, как он выражался, словом. По той же причине редко бывал и в тылах дивизии.
— Так что там, в тыловой сводке? Сколько завезли? — спросил Евстигнеев.
— Пока половину. И то не по всем видам. Тягла не хватает и подвод мало, такое, понимаешь, дело… Буду беседовать с местными органами Советской власти, вот. Позвоню тебе тогда, як воно буде.
— Половину — это ни к черту,— расстроенно сказал Евстигнеев.— Проследи, чтоб хоть тяжелые в первую очередь завозили, и мины, мины для стодвадцаток, без них не справимся. Понимаешь меня?
— Я еще сорганизовал химпакеты,— сказал Федоренко.— Заливаешь их трошки водой и в карман шинели — делаются теплыми. Для обогрева, понимаешь, бойцов…
— Это хорошо, пакеты. Но главное — тяжелые снаряды,
22
мины. У нас должен быть боекомплект, не меньше, передай мой строжайший приказ начальнику отделения.
— Слухаю, товарищ командир! — полушутя ответил Федоренко, и Евстигнеева уже начинало подмывать раздражение: для комиссара штаба завтрашний бой за Вазузин был обычным боем, одним из многих; он не знал и пока не мог знать того, что было известно ему, Евстигнееву.
— Постой, постой! — почти закричал Евстигнеев, чувствуя, что Федоренко собирается положить трубку.— Где, Московский? Занимается медицинской частью? .
Федоренко сказал, что Московский вместе с заместителем комдива по тылу уехал отсюда к члену Военного совета, к рассвету обещал вернуться прямо на новый КП или в один из стрелковых полков.
— Слушай, Николай Михайлович, если увидишь Московского, доложи ему: мне позарез надо с ним увидеться. Дождись, когда он будет возвращаться, и скажи, будь другом. Это очень важно для всех нас…
Федоренко снова произнес свое «слухаю» и дал отбой.
Евстигнеев вынул сложенное вчетверо письмо командующего, перечитал и хотел положить в планшетку, но передумал и снова спрятал в карман.
4
Несмотря на то что это был не приказ, не распоряжение, а всего личное письмо, он знал, чем рискует, задерживая его вручение. С Пасхиным шутки были плохи.
Евстигнееву вспомнился ранний декабрьский вечер, когда его, только что приехавшего с первым эшелоном в Торжок, вызвали к командующему фронтом. В просторной крестьянской горнице, освещенной десятилинейной керосиновой лампой, сидел лысеющий, крепкого сложения человек в расстегнутом генеральском кителе. Чуть поодаль, заложив руки за спину, стоял невысокий, с орденом Красного Знамени генерал-лейтенант, которого Евстигнеев в первую минуту принял за члена Военного совета фронта.
— Товарищ генерал-полковник, начальник штаба Уральской дивизии подполковник Евстигнеев по вашему приказанию прибыл!— отчеканил Евстигнеев.
— Здравствуй, товарищ подполковник,— поднявшись, сказал командующий фронтом.— С прибытием вас.— И протянул ему руку.
«Постарел малость, но вроде все такой же энергичный»,— мельком отметил Евстигнеев, глядя генерал-полковнику в глаза.
24
Восемь лет назад он, в то время начальник штаба отдельного батальона, был на занятии, которое проводил командир дивизии, нынешний командующий фронтом, и Евстигнеева тогда поразила неутомимость этого человека. Все они, от командиров рот до командиров полков, потные, изнывающие от жары и усталости после восьмичасовой командирской учебы, сидели с осоловелыми лицами вокруг громадного штабного стола. А комдив — он наравне со всеми провел этот день на ногах — прохаживался с указкой в руке и без устали еще часа три подряд задавал им вопросы.
Генерал-полковник, конечно, не помнил Евстигнеева — слишком много событий произошло между тем мирным временем начала тридцатых годов и нынешним, военным, второй половины декабря 1941 года,— и Евстигнеев на приветствие командующего фронтом ответил строго положенными словами:
— Здравия желаю, товарищ генерал-полковник! Спасибо.
И, пожав протянутую руку, отступил на шаг и снова стал по
стойке «смирно».
— Прошу познакомиться или, вернее, возобновить знакомство, товарищ Евстигнеев… Ваш новый командующий армией генерал-лейтенант Пасхин,— сказал генерал-полковник, указав глазами на стоявшего поодаль генерала.
Евстигнеев с удивлением повернул голову и встретился со сдержанно-насмешливым взглядом генерал-лейтенанта. На широком грубоватом лице того знакомо выделялись голубые, с припухшими веками глаза.
— Что, не признаешь, Евстигнеев?
— Здравия желаю, товарищ…— Евстигнеев запнулся, взял под козырек и быстро договорил: — Товарищ генерал-лейтенант.
— Генерал-лейтенант теперь, верно. А я уже думал, не признает меня мой лучший боевой комбат, хотел огорчиться.
Перед Евстигнеевым стоял еще один его прежний командир дивизии — из более поздней поры, с которым они столько хлебнули горя в недобрую зиму войны с Финляндией.
— Ну, докладывай командующему фронтом, а после зайдешь ко мне, вспомним старину,— сильно тряхнув руку Евстигнеева, сказал Пасхин.
Генерал-полковник опустился на свое место.
— Так с чем прибыли к нам уральцы? Хвалитесь, подполковник…
Особенно хвалиться было нечем. Бойцы, выгрузившись из эшелона, прямо на морозе распечатывали дощатые ящики с густо смазанными винтовками и пулеметами, а тряпья для протирки оружия не оказалось — никто не предусмотрел такой как буд-
25
то бы мелочи, как снабжение подразделений ветошью. Артполк еще утром отправился по железной дороге в сторону станции Бологое за пушками и гаубицами, и возвращения артиллеристов можно было ожидать в лучшем случае только через сутки.
Неважно обстояло и с конским составом. Лошади, принятые на месте формирования, поступали в дивизию из степных табунов и не привыкли к уздечке, а тем более к артиллерийской упряжке.
Единственное, чем мог действительно похвалиться Евстигнеев, это были люди: двенадцать тысяч бойцов, в большинстве своем недавние уральские рабочие.
— Ну, с такой силой мы далеко немца погоним,— сказал генерал-полковник, выслушав доклад, помолчал и, словно прочитав мысли Евстигнеева, что люди — это еще не все, прибавил: — Успеете, подполковник, успеете. Вооружим ваш народ и дадим время на подготовку.
Командующий фронтом не знал, что тем же вечером Ставка потребует от него немедленно возобновить наступление и он вынужден будет ввести в бой несколько свежих дивизий из резервной армии Пасхина, в том числе и Уральскую дивизию, еще не закончившую сосредоточение и не успевшую как следует вооружиться.
Ровно через час, закончив дела в штабе фронта, Евстигнеев зашел в избу Пасхина. Генерал-лейтенант, уже помрачневший и озабоченный, сказал, что побеседовать им сегодня, к сожалению, не удастся — война! — и тут же велел идти в штаарм за получением боевого приказа.
Евстигнеев не обиделся, даже почувствовал облегчение. Вспоминать о финской войне ему не хотелось. Он немедля отправился в штаарм, представился его начальнику и доложил о приказе командующего.
— А мы боевого приказа еще не писали,— сказал генерал-майор Миронов, седоватый, спокойный, с виду неторопливый человек.— Поезжайте, товарищ Евстигнеев, к себе в дивизию, а боевой приказ мы вам пришлем.
Евстигнеев козырнул и пошел искать своих лошадей. В глубине души он надеялся, что с приказом будет не так скоро и дивизия успеет привести себя в порядок. Он сел в кошевку и помчался догонять свой штаб, своих людей, к которым привык за время формирования.
На другой день приехавший в дивизию генерал-лейтенант Пасхин сурово отчитал его в присутствии комдива за то, что Евстигнеев уехал из штаарма, не получив на руки боевого приказа. Евстигнеев виновато молчал. Он был обязан доложить командующему, что приказ не готов, и лишь тогда с его разрешения мог