Текия благодушествовала на солнце, в зелени плюща и сочных листьев, ее толстые стены и темно-красные крыши излучали прежнюю надежность, под стрехой слышалось тихое воркование голубей, оно проникло наконец в мою замкнутую душу, и я обрел покой, в саду пахло солнцем и горячей травой, у человека должна быть опора в жизни, дорогое ему место, оно должно служить ему защитой в мире, где на каждом шагу легко попасть в ловушку. Медленно, ступая всей ступней, я шагаю по неровному гравию, касаюсь рукой бархатистых шариков акации, слушаю журчащий говор воды, я вливаюсь в свой старый мир, словно оправившись после болезни, словно возвратившийся из дальних странствий путник, мысленно я бродил всю эту длинную ночь, а теперь день и солнце, и я вернулся, и все опять хорошо, я все обрел снова.
А когда я приблизился к месту, где мы расстались на рассвете, то опять увидел беглеца: смутная улыбка и насмешливое выражение на лице возникли передо мной в жарком мареве, рожденном днем.
— Ты доволен? — спросил он, спокойно глядя на меня.
— Я доволен. Я не желаю думать о тебе, я хотел тебя убить.
— Ты не можешь меня убить. Никто не может меня убить.
— Ты переоцениваешь свои силы.
— Не я переоцениваю, а ты.
— Знаю. Ты даже не говоришь. Ты, может быть, больше и не существуешь. Я думаю и говорю вместо тебя.
— Тогда я существую. И тем хуже для тебя.
Я пытался улыбнуться самому себе, беспомощно, почти сраженный. Пролетело мгновение с тех пор, как я торжествовал свою победу над ним и над тем, что он принес, а он уже ожил в моей памяти и стал еще более опасным.
5
Повешены ли замки на сердца их?
В длинной галерее, что, подобно квадратному обручу, опоясывала старый хан, люди загородили проход. Они толпились у дверей в одну из комнат, взволнованные, сбившись в кучу, образовав неправильный круг, в центре которого стоял солдат. Подходили еще люди, коридор наполнялся, словно забитый канал, пробегал шепот, негодующий и удивленный, у толпы был свой говор, иной, чем тот, которым пользовался каждый из этих людей в отдельности, он напоминал гудение пчел или рычание, слова исчезали, оставался лишь один звук, исчезали все настроения, оставалось общее — грозное.
Убили какого-то путника, купца, вчера вечером, сейчас приведут убийцу, его схватили утром, он сидел и спокойно пил, будто вообще не убивал человека.
Я не смел спросить, кто убийца, хотя его имя ничего бы мне не сказало. Боюсь, что я узнаю его, какое бы имя я ни услышал, ибо я думал только об одном. Почти не сомневаясь, я приписал это убийство моему беглецу. Он сделал это вчера, его преследовали, он укрылся в текии, а утром пошел пить, думая, будто он в безопасности. Я поразился тому, насколько узок круг, замыкающийся вокруг человеческой жизни, и как перекрещиваются тропы, по которым мы ходим. Случай привел его ко мне вчера вечером, а сейчас случай привел меня посмотреть на его конец. Вероятно, будет лучше, если понимание этого и доказательство скорой божьей справедливости я унесу в себе как символ и успокоение. Но я не мог уйти, я ждал, чтоб увидеть лицо, которое взволновало меня вчера, его разящую уверенность или, вернее, дерзость, чтоб позабыть о нем. Слушая тихий рассказ, как произошло убийство, ножом в шею и в сердце, я подумал, что впутался в грязную историю, что провел трудную ночь, терзаемый угрызениями совести, не чувствующий, что передо мной убийца, оскверненный встречей, униженный его словами, виноватый в том, что он убежал, что он мог не сделать такой глупости и не зайти в кабак.
Однако напрасно я винил себя и притворялся, будто испытываю отвращение. На самом деле мне стало легче, с души спал мучительный груз, исчез непрерывно давивший кошмар. Это убийца, мерзкий, жестокий убийца, который носит чужую смерть на острие ножа, просто так, за слово или за золото, всем сердцем я хотел, чтоб это было так, и я смогу тогда от него избавиться. Хотелось, чтобы пришло облегчение, и это удерживало меня здесь; я вытравлю его из себя, позабуду о безумной вчерашней ночи, огнем опалившей все, что было неприкосновенным. А убийца всего лишь несчастное существо, и безразлично, плюну я на него или пожалею, он может вызвать у меня только сострадание или презрение.
По приглушенным голосам, возбужденно гудевшим, словно тихий ветер (он мог принести и бурю и штиль),— голосам, полным ненависти, тревоги, трепетного любопытства, запаха крови, потаенного восхищения, в которых звучала готовность к насилию и мести, я понял, что ведут убийцу. Об этом свидетельствовали лихорадочные жесты, беспокойное топтание на месте, то и дело кто-то оглядывался при приближении новых людей, судорога сводила голоса, лишая их звука, перехватывая дыхание. В полной тишине раздавались шаги по плиткам коридора, и, не поднимая головы, я попытался уловить, одинаковы ли они по звучанию, а потом между двумя солдатами увидел его, вначале ноги — они были обуты, я поднял взгляд выше, ничего не помню из вчерашнего, кроме белой рубахи и заострившегося лица, руки его были связаны крест-накрест, посиневшие, с набухшими венами, их я не помнил совсем, взгляд мой остановился на худой шее, мне надо было уйти раньше, и без спешки, без особого усилия я перевел глаза на его лицо. Это был не тот человек, не вчерашний.