На столе поблескивал высокий графин с водой. Врачиха поглаживала графин широкой маленькой ладонью и приветливо смотрела на Еньку.
— Ну, как себя чувствуешь, молодец? — сказала она и побарабанила по графину длинными ногтями.
— Нормально.
— Сейчас увидим.
Врачиха заглянула Еньке в зрачки, поводила перед глазами сверкающей чайной ложкой. Потом велела снять сапог и задрать штанину. Она взяла со стола деревянный молоточек, подхватила мягкими холодными пальцами Енькину голень и закинула ему ногу на ногу. Она резко, но ласково стукнула молоточком по колену, а Енька смотрел на графин и вспоминал, как врачиха стояла тогда ночью здесь за спиной главного врача.
— Все в порядке, — сказала врачиха, — долго будешь жить. И не раз женишься. Только приглашай меня на все свои свадьбы.
— Вероника Паловна, — сказал Енька.
— Что? Я вас слушаю, молодой человек, — заглянула врачиха ему в глаза.
— А как та больная?
— Какая? Что ночью тогда приняли? Все как положено. Скоро выпишем. Из вашей деревни она, что ли?
— Нет. А та? Эвакуированная?
— Эта девочка умерла. И умерла-то неожиданно. — Вероника Павловна побарабанила ногтями по графину. — Оказывается, у нее был крошечный осколок в околосердечной сумке. А мы думали, что просто старое ранение легких. Очень милая была девочка.
Графин исчез, и вместо него закачалось просторное синее небо. Врачиха что-то говорила, но Енька не слышал. В синем небе шла веселая быстрая туча. Под тучей стояли горы, поля, текли маленькие быстрые реки. В туче прогремел гром, и солнечный густой дождь опрокинулся на землю. Реки вздулись и засверкали. Повсюду с шумом задвигались травы, они легко поднимались, вырастали на глазах и росли прямо в небо.
Енька встал и вышел из кабинета.
В саду пустынно дул ветер, и сторож сгребал садовые листья. Енька прошел к лавке. На калинах не было листвы. Под лавкой валялась голубая глиняная чашка. В чашке суетилась синица и подбирала забытые кем-то крошки хлеба. Енька постоял и пошел.
— Енька! — окликнули его из-за ограды.
Енька поднял глаза. За оградой стояла Наташа.
— Ты скоро выпишешься? — спросила Наташа.
— Я уже выписался, — сказал Енька.
— А чего же ты в халате? Пошли домой.
Енька снял халат и положил его на лавку возле подъезда.
— Здоро́во, — сказала Наташа.
— Здоро́во, — сказал Енька.
Они пошли в деревню.
— Вот дура-то я, — сказала Наташа весело.
— Угу, — сказал Енька.
— Куда меня леший потащил? Зачем мне это надо? Намаялась так, что век теперь никуда не поеду.
— Угу, — сказал Енька.
— Я ведь пошла провожать. А сама тайком на пароход села. Еду, а не подхожу к Анисье Викторовне. На пристани в Омске я ее совсем потеряла. Хорошо, деньги на дорогу обратную были. А билетов ни за что не достать. Все лезут. Народищу! Так я назад опять без билета ехала. Хорошо, тетенька добрая попалась, она меня и провела на пароход, и кормила все.
Наташа говорила, а Енька шел.
Они шли долго.
Потом Енька сказал:
— Ты знаешь, ты иди домой. Мать тебя там ждет. А я похожу пойду.
— Что с тобой? — удивилась Наташа.
— Ничего, — сказал Енька. — Я похожу пока. Мне походить надо. Иди.
— Странный ты какой-то, — сказала Наташа.
— Ладно, — сказал Енька. — Я похожу пойду.
Весь день в полях морозно гудела осень. Пустынно светило прохладное солнце. И кто-то запел однажды вдалеке:
Он запел и осекся.
Енька не слышал этого человека. Он удивлялся, как пустынно в поле, как далеко видны повсюду леса и как порой становится жутко одному среди леса.
БЕГУЩИЙ ГОРИЗОНТ
В звездную ночь сияют снега. Светятся они сами по себе, а не от звездного света. Сиянье их пепельно, и если долго смотреть не мигая, то кажется оно черным. И в черном мерцании этом вспыхивают и пробегают зеленые, малиновые, синие, желтые мельчайшие искры, от которых ломит глаза. Но взгляду легко, и только на душе неспокойно.
В небе нет ни одной белой звезды. Огромная фиолетовая колышется там, на юге. И возле нее три синих, маленьких. Левее — голубая, она не мерцает. Стоит и внимательно смотрит. А дальше — красные: одна, две, три. Небольшие, тревожные. И зеленая искрится чуть пониже. Готова погаснуть. Нет, не гаснет. А в вышине взорвалась и посыпалась еще одна, малиновая. Летит длинно. И слышится шелест. Все летит, раскаляется, стала огненно-желтой. И над самой землею исчезла.