Избранное

Гнутся клены нежными коленями,
В черной туче голубь промелькнет…
День-другой, — и птицами весенними
Мы вплывем в лазурный небосвод.

Пусть же кружится земля, вращается
Хоть вкруг лампочки, — как встарь, бодра…
Ласточки летают, — им летается,
А Ганнуся плачет, — ей пора…

— Какой поэт! — сказала женщина и покачала головой. — А вы знаете, кто? Рыльский. Максим Рыльский. Слышали?

— Нет, — сказала бабушка, — не слышали.

— Рыльских в Киеве много, — сказал дед.

— Ну ладно. Спасибо. Я пойду. Я возьму эти две книжечки? Хорошо? — сказала женщина, подняла лицо и увидела Еньку.

Женщина смотрела на Еньку и краснела, будто в чем-то была перед ним виновата. Она подошла к столу, надела шапочку и взяла чемодан.

— Я вот зашла, — сказала она. — Зашла, посидела. Книги хорошие есть тут. Так, по пути. Прогуливалась и зашла.

Енька молчал и только смотрел на нее.

— Ну, спасибо вам, я пойду, — сказала женщина и направилась к двери.

— А мы тоже пойдем, — сказал Олег. — Мы в кино. Нам и по пути. Чемодан вам нести поможем.

— Да нет уж, я одна, — сказала женщина и вышла.

Они догнали Александру Владимировну за Санькиным домом. Тихо, так же медленно, как и она, пришли с ней в село, где Александра Владимировна свернула к дому.

— Чего это, Александра Владимировна за книжками к вам приходила? — спросил Енька.

— Да нет. — И Олег рассказал, зачем и к кому она пришла.

Возле самого клуба Енька вспомнил, что ему нужно здесь в селе заглянуть по делам в один дом.

— Ты пока иди в кино, а я потом, наверное, приду, — сказал Енька.

И ушел.

Возле клуба толпился народ. Плясали и пели. Какая-то девушка резким, сильным голосом кричала частушку:

Ты, германец-оборванец,
зачем начал воевать,
нас, молоденьких девчоночек,
заставил горевать.

В толпе стоял Федька Ковырин, стоял в широких клешах, в тельняшке под пиджаком. Чуб Федька зачесал на левую сторону и немного смахивал на Гитлера. Рядом с ним топталась какая-то девушка в сапогах, в красной косынке, низко и туго повязанной на лоб. Тут же помахивала платочком и Наташа.

— Дай утирочку, — сказал Федька Наташе.

— Не дам, — засмеялась Наташа и наклонила голову.

— Дай, — сказал Федька и протянул руку за платочком.

Наташа платочком взмахнула и снова сказала:

— Не дам.

— Отберу ведь. — Федька оскалился, и во рту у него блеснул золотой зуб.

«Откуда это он зубом обзавелся? — подумал Олег. — Фиксу, видно, вставил. А может, и выбил кто».

Федька схватил Наташу за руку.

— Не дам, — сказала Наташа. — Ой! Отпусти, больно. Дурень.

— Отдай, помнить буду.

— Отпусти, — сказала Наташа.

— Не отпущу.

Олег шагнул вперед и негромко сказал Федьке:

— Отпусти.

— А тебе-то что! — глянул на него из-под чуба Федька.

— Отпусти, — сказал Олег.

— Иди, иди. Короче на поворотах, — завспыхивал Федька зубом.

Наташа молчала.

— Отпусти, в морду дам, — сказал Олег.

— Ишь, какой тут выискался интеллигентик, — сказал Федька, отпуская Наташу. — Смотри, зубов не соберешь.

— Своих не соберу, так фиксы вставлю, — сказал Олег. — Вот так!

Эх, и кто бы нас задел,
мы б того задели бы —
от Москвы до Сталинграда
скулы полетели бы, —

прокричал кто-то, отплясывая в темноте.

— Слышал? — сказал Федька.

— Слышал, — сказал Олег. — Пойдем, Наташа.

Наташа не спеша пошла за Олегом в клуб.

— Ты чего на него? — сказала она.

— А чего он?

— А он ничего. Шутил ведь, — качнула Наташа бровями. — Очень он смахивает на одного морячка, на пароходе когда ехала. Парнишечка такой.

— Тогда иди. Мне-то что. Я думал, ты и вправду. Иди.

Олег купил билет и пошел в кино.

Сначала показывали киносборник. Молодой боец, веселый и лихой, где только встречал, там и бил немцев. Он их бил и все пускал в ход поговорку. Он колом убил немецкого мотоциклиста посреди дороги. Немцы не знали, как с ним справиться. Зал смеялся и подбадривал бойца.

И после короткого перерыва пошел другой фильм — «Разгром немецких войск под Москвой». Пришел он в зал бесстрашной, уверенной и на все готовой музыкой.