Енька лег на землю. Ему стало тоскливо. Он хотел окликнуть и позвать Зину, но Зина уже скрылась в деревне. Енька попытался думать о художниках, о хлебных деревьях — не думалось. Тогда Енька стал смотреть на тучу, которая весело шла над полями. Из-под тучи сильно пахло мокрыми лугами, сладким воздухом грозы и чистой свежестью дождя. Туча клубилась и сверкала всем своим верхним краем. И Еньке почудилось, что там, на верхнем крае тучи, сидит Гера. Сидит в своем синем пальто с блестящими пуговицами. Гера держит в руках бескозырку, как чашку, а рядом прыгает синица, что-то склевывает и весело болтает.
Мария вошла в избу и обессиленно села на лавку.
— Ну и натопила, — сказала она, отдуваясь, — весь дух захватывает. Угорела я, что ли?
— Угарно там разве? — спросил Олег.
— Да не угарно вроде. А дышать до сих пор нечем. Только голову вымыла, и начало́. Так самую душу и давит.
Мария после бани не разрумянилась, как обычно, а побледнела. И лицо даже тронулось какой-то синевой, точно при тяжелой болезни.
— Ты, Олег, не жди Еньку, — сказала она, отдуваясь. — Опять, поди, с Натальей в кино учухали. Иди да мойся, чего ждать… Может, до утра не придет…
Мария прошла за печку, открыла сундук и вынесла Олегу чистое белье.
И вдруг Мария вскинулась, будто ее ударили под сердце. Она прижала белье к лицу и завсхлипывала. Олег подвел ее к кровати. Мария села, потом легла, продолжая всхлипывать.
— Вы что? Что с вами, тетя Маруся? — испугался Олег.
— Не знаю. Плачется, и все, — пожала плечами Мария. — Ты иди. Мне ничего не будет. Это так. Иди, Олег, мойся.
А несколько минут назад Петр был выведен из сарая. Вел Петра огромный русский солдат с повязкой на рукаве. Вдоль повязки стояла надпись «РОА». Только что, после допроса, немец взглянул на солдата и махнул рукой. Он показал рукой на дверь и раздавил сигарету об стол.
И солдат вывел Петра из хаты.
…Огородом шел Олег в темноте к бане. Картошки уже давно отцвели, и пахло от них теперь табаком. В холодном воздухе шелестела над баней береза. Она походила на человека. Человек склонился над баней, уперся руками в крышу и силился подняться. «Зажечь, что ли, фонарь, — подумал Олег, — вдруг зайду, а на полке сидит…» Олег усмехнулся. Он живо представил себе, как отворяет дверь и видит в темной бане на полке сидящую фигуру. Он шарит за спиной руками, ищет дверь, чтобы уйти, а двери нет. «А вот возьму и специально не буду зажигать, — решил Олег, — маленький, что ли. Или Бедняга какой».
В бане от потолка до пола ходила теплая пахучая волна. Олег поднял руки, слушая, как сверху по всему телу опускается жар, а щеки тяжелеют, тяжелеют руки, как от работы. Потом Олег забрался на полок и лег там. Он лежал на животе, положив лицо на руки, различая, как в углу потрескивает каменка, а над крышей шелестит ветер. И стало ему казаться, что на много лесов и морей вокруг нет ни городов, ни деревень, а только теплая вода ходит под черным небом. И над баней кто-то стоит, он с тихим шелестом набрасывает на себя после купанья одежды.
Олег засветил фонарь, набрал воды и намылил голову. И услышал шаги. Дверь отворилась, по ногам пошел холод. Олег со скрипом смыл с головы пену и открыл глаза. На пороге сидела Калина.
— Бог помочь, — сказала она.
— Бог помочь, — сказал Олег и сел к ней спиной.
— Не устрашился? — спросила Калина. — Чего мне страшиться…
— А девки по ночам на полках посиживают.
— Девки на полках, а бабы на порогах.
— А я к тебе пришла. Мария говорит: в бане он, пойди подсоби.
— Рад видеть.
— Видеть рад, а сидишь спиной, — засмеялась Калина, и по тому, как она засмеялась, Олег понял, что Калина пьяна. — Голову, что ли, подсобить помыть?
— Я уже вымыл.
— Ну спину.
— И спину вымыл.
— А чего не вымыл?
— Все вымыл.
— Торопливый ты. Мал еще, видно.
Олег намылил руки.
— А я в селе была, — сказала Калина.
Олег намылил плечи.
— Дело к тебе есть, — сказала Калина.
— Говори. А то холодно. Баню выстудишь. Еньке еще мыться.
— А я ведь могу войти да прикрыть.
— А чего тебе здесь делать?
— Ладно. Шутки шутками. Телеграмму я тебе принесла.
— Спасибо, — сказал Олег. — Положи там, в предбаннике.
— А ты сам возьми, — зевнула Калина.
— Сам и возьму.
— Нет, сам возьми.
— А кто же, кроме меня, ее возьмет?
— Дурной ты, — сказала Калина. — Ладно, положу там, в предбаннике. Ну, пока. Не поминай лихом.
Калина прикрыла дверь, и слышно было, как она пошла огородом от бани. Она шла и напевала какую-то песенку, кажется «Катюшу».