Но оба спектакля, я должен подчеркнуть, появились с опозданием, почти через десять лет после того, как был написан текст. Как раз на те десять тяжелых лет, когда я не писал почти ничего такого, что давало бы мне заработок, и нередко, признаюсь, за эти десять лет у меня мелькала мысль все бросить и взяться за что-нибудь, как говорится, «нужное». Я рассуждал, утешая себя, что поражение — дело полезное, что тот, кто потерпел неудачу, узнает и поймет жизнь гораздо лучше, чем тот, кому удалось достичь того, к чему он стремился…
А вскоре домик на моем участке опять оказался заселен — на этот раз писательницей, чье имя с тех пор обрело известность во всем мире. Пусть Дженет Фрейм сама, если захочет, расскажет о том, как ей жилось у меня, расскажет, я не сомневаюсь, изящно и с достоинством. Упомяну только, для ясности, что всего за год или два до этого увидел свет ее первый сборник рассказов и зарисовок; а у меня она была занята работой над романом «Совы кричат», который еще раз продемонстрировал ее большие возможности и своеобразие ее таланта, приобретающего все большую известность. Могу также добавить от своего и от ее имени, что за полтора года, которые она у меня прожила, бывали дни, когда мы как писатели испытывали самую настоящую нищету. Этим курсивом я подчеркиваю, что, хотя у нас имелись в достаточном количестве и еда, и одежда, и крыша над головой, мы были совершенно лишены какого бы то ни было комфорта (а комфорт для писателей — это насущная необходимость). Могут мне, конечно, возразить, что писателю, по счастью, в отличие от всех остальных творческих деятелей вообще-то ничего и не нужно: какой-нибудь огрызок карандаша, старые исписанные листы бумаги, чистые на обороте,— и с него довольно; то ли дело скульпторы и живописцы, архитекторы и композиторы (из этих последних не многие, я думаю, сумели бы обойтись почетной глухотой, чтобы «слышать все в голове», как Бетховен). Все так, и я не стану спорить — расскажу только по этому поводу один случай. Однажды Дженет Фрейм и я получили официальные приглашения на прием, где с нами хотел встретиться некий представитель ЮНЕСКО. Это было важное лицо, находившееся у нас проездом и выразившее желание, специально ради встречи с нами, задержаться. Однако встреча не состоялась, и почетный гость без задержки проследовал дальше. Хорошо помню наши непреодолимые затруднения: даже если бы деньги на обратный проезд удалось занять, у меня, например, все равно не было вечернего костюма и просто никакой обуви, кроме сапог, в которых я работал в огороде.
Через полтора года были собраны деньги в фонд помощи Дженет Фрейм, и она по установившейся традиции отбыла в Англию, правда наметив конечной целью остров Ивиса в Балеарском архипелаге: мы узнали из надежных источников, что там, несмотря на американцев, жизнь пока еще сравнительно недорогая. С тех пор постоянного жильца в моем домике не было, но в качестве метафорического «средства связи» с молодым поколением (как я представлял его себе еще со времен Р. и ее друзей) он и потом еще служил мне службу. Бунт молодежи, исподволь начавшийся вскоре после войны, с тех пор на глазах у всех распространился на все слои западного общества; как ни назови это явление, можно культом юности, можно иначе, но факт остается фактом; я же, из-за того что постоянно чувствую свою связь с его истоками у себя на родине и даже в моем собственном саду, совершенно не ощущаю себя устарелым и отставшим от жизни (хотя и понимаю, что среди молодежи найдется немало таких, кто расценивает меня и мои книги иначе)…
РАССКАЗЫ
Беседы с дядюшкой
Мой дядюшка носит котелок с узкими полями. Носить котелок надоумила его жена. Она говорит, что человеку с его положением без котелка не обойтись, а положение у дядюшки прекрасное. Он компаньон одной из крупных фирм. Правда, дядюшка любит немного поворчать, но кто же не любит поворчать? И еще мне кажется, брюки у него, по нашим временам, ярковаты. Но кто смотрит на брюки? Все смотрят на котелок.