А дедушка тем временем мерил шагами комнату, то и дело останавливаясь и поглядывая на бусы. Наверно, в нем мучительно боролись ярый оранжист и человек, которому очень не хотелось совершать бесчестного поступка. Наконец дедушка взял лист бумаги, перекатил на него одним пальцем бусы и положил этот сверток на каминную полку.
Настал вечер, и все вскоре забыли о бусах. Только я нет-нет да и вспомню о них с удовольствием: брат отобрал их у меня, но ему пришлось с ними расстаться. Похоже, мы были квиты.
А утром возвращаемся мы из мясной лавки, куда ходили по поручению бабушки, и видим: дедушка запряг лошадь в коляску и собирается нас покатать. Мы бегом в дом, надели чулки и ботинки — непременное условие наших выездов,— забрались в коляску и уселись рядом с дедушкой. Он стегнул хлыстом Красотку, и мы, помахав на прощание бабушке — она стояла у дверей и глядела нам вслед,— выехали за ворота.
Дедушка повернул к главной улице, на углу посреди дороги стоял мужчина и раскуривал трубку.
— Прошу прощения! — крикнул дедушка, и мужчина испуганно отскочил. Мы с братом обернулись и увидели, что он смеется: скорее всего, он смеялся над Красоткой, у которой на голове торчала соломенная шляпа с прорезями для ушей. В жаркие дни дедушка вечно надевал Красотке эту шляпу, чтобы ее не хватил солнечный удар.
И пока мы ехали по главной улице, дедушка то и дело выкрикивал: «Прошу прощения!», предостерегая тех, кто переходил улицу, хотя никто из них вроде бы не собирался бросаться под колеса. Нас провожало столько смеющихся лиц, что, пока мы добрались до другого конца города, нам с братом стало как-то не по себе.
Эту часть города мы знали не очень хорошо, дома здесь были поменьше и теснее жались друг к другу; правда, дедушка остановился возле большого дома с лужайкой и садом. Дедушка протянул нам завернутые в бумагу бусы и велел подойти к двери, постучать и спросить мистера Дойла, а когда мистер Дойл выйдет, сказать, что эту вещь мы нашли на дороге, отдать сверток и сразу вернуться к коляске.
Мы двинулись по дорожке — она вилась меж деревьев и вскоре скрыла нас из виду,— а когда постучали в дверь, нам отворила толстая женщина с красным лицом.
— Скажите, мистер Дойл дома? — спросил брат.
— Мистер Дойл? — переспросила женщина и так посмотрела на нас, что нам стало страшно.— Вы хотите сказать, его высокопреподобие декан Дойл? — От этих ее слов нам стало еще страшнее. Я взглянул на брата, брат — на меня. Мы оба онемели.
И вдруг позади толстухи кто-то произнес:
— В чем дело, мальчики?
Толстуха отступила, и на ее месте появился седовласый старик, одетый как священник.
Брат протянул ему сверток, а я вдруг с изумлением услышал свой голос:
— Мы их нашли.
— Ты нашел их? — спросил старик и, разворачивая сверток, посмотрел на меня.
— Это я их нашел,— сказал брат, и старик посмотрел на него.
— Мы оба нашли их,— сказал я.
— Так все-таки, вы оба нашли их? — переспросил старик, рассмеялся и положил бусы в карман.
— Мальчики, хотите лимонаду? — предложил он и велел толстухе принести лимонаду, а потом прислонился к дверному косяку и спросил, как нас зовут. Да, что и говорить, старик был очень симпатичный, и скоро мы разговорились.
Брат сказал, что на день рождения ему, наверное, подарят велосипед, а я тут же вставил, что он обещал дать мне покататься. Это было не совсем так, но я надеялся, что мои слова не пропадут даром.
Потом толстуха принесла лимонад, с соломинкой в каждом стакане, и, допив лимонад, я спросил: «Можно мне взять соломинку?» Мой брат — он уже отдал свой стакан — сказал, что это неприлично, но старик дал соломинку и ему. Потом попрощался с нами: «До свидания, мальчики», и мы, только тут вспомнив дедушкино напутствие, опрометью бросились по дорожке.
Но за первым же поворотом мы замерли как вкопанные. По дорожке шел дедушка с искаженным до неузнаваемости лицом. В руке он сжимал хлыст.
Попытка объяснить
Ранние воспоминания детства связаны у меня с той порой, когда мы жили вдвоем с мамой в старом убогом домишке на главной улице нашего города. Комната у нас была небольшая, и мебели в ней стояло немного. Две кровати, стол и газовая плита да еще мамина швейная машина — вот почти и все. А в окне с улицы висело написанное на картоне объявление:
ПРИНИМАЮТСЯ ЗАКАЗЫ НА МУЖСКИЕ СОРОЧКИ,
А ТАКЖЕ НА БРЮКИ И РУБАШКИ ДЛЯ МАЛЬЧИКОВ
Мне казалось, что у мамы полно заказов, она шила весь день-деньской, но если у нас в доме кроме молока и хлеба было еще что-нибудь, то к вечеру она отрывалась от шитья, и тогда я помогал ей готовить обед. Мы вместе мыли посуду, потом я читал молитву и ложился спать, а мама опять садилась за шитье. Долго ли она еще работала, не знаю, ведь стук машинки никогда не мешал мне уснуть.