На следующий день один из Доллисов принес бидон, но это было без меня. Мне рассказала об этом миссис Крамп, когда мы доили коров. Того, что принес бидон, звали Ник, и накануне вечером ему пришлось отвезти своего друга в больницу. Тот свалился с велосипеда, сломал себе несколько ребер и ключицу. «Наверно, напились, они ведь вино делают»,— решила миссис Крамп. Так или нет, а Ник просто места себе не находил. Он сказал: если его друг умрет, он тоже умрет. У него ничего не останется в жизни, ничего. И как ему работать и жить, когда его друг весь покалеченный лежит в больнице? Каждый день после полудня он бросал работу и ехал в город проведать друга.
— Вот для тебя и приятель,— сказала миссис Крамп.
Да, бидон теперь вечно торчал на крючке у забора, но что толку ходить туда, если Ник в городе, проведывает дружка. Но вот однажды вечером вижу: Ник идет с бидоном, и двинулся ему навстречу. Мы поздоровались и оба вроде как смутились. Он невысокий, смуглый, почти черный, а рубашка на нем и комбинезон такие же поношенные, как у меня. Я протянул ему портсигар, чтоб он скрутил себе папиросу, а когда Ник зажигал ее, я увидел, что он косит. И еще я заметил в лице у него какую-то грусть.
Спрашиваю: как чувствует себя приятель, а он отвечает: хорошо.
— Через два дня вернется,— говорит Ник.
Видно, как он рад этому, и лицо у него уже не такое грустное.
— А через две недели все будет как прежде, точно ничего не случилось,— добавляет Ник.
— Отлично,— говорю я. Мы сели и закурили.
— А как пес? — спрашиваю.
— Тоже получше,— отвечает Ник.
Он свистнул, и пес притащился к нам на передних лапах, уткнулся мордой в колени Ника, и почему-то при нем нам стало легче разговаривать.
Я спросил Ника, как его яблони, и он ответил, что яблони-то ничего, только часто болеют.
— Слишком много удобрения,— говорю я.
— Да,— отвечает Ник.— Но что поделаешь? Земля-то тощая, не то что в наших краях, в Далмации. Тут всем нужны деньги, да побыстрее, вот и кладут удобрения. Деньги, деньги, деньги. А у нас с другом сроду не водилось денег. За все, что теперь у нас есть, надо расплачиваться. А пойдут яблоки с червоточиной — совсем погорим. Тогда хочешь не хочешь — иди нанимайся на работу.
— Да, червоточина… Это все удобрения,— говорю я.
— А мне иногда кажется, что это бог,— говорит Ник.
— Может, ты и прав. А как виноград?
— Зреет, зреет. Только несладкий. Сахар в вино добавляем. В Далмации так не делают. Никогда.
— Да, но ведь ты больше не вернешься в Далмацию.
— Нет, теперь я новозеландец.
— Ты еще нет, только твои дети.
— Нет у меня детей, и вообще я не женюсь,— говорит Ник.
— Не женишься? Твой друг женится.
— Он тоже не женится.
— Почему? Здесь полно девушек из Далмации. И потом, могу поспорить, за тебя и новозеландка пойдет.
Но Ник только повторял: нет, нет и нет.
— Останься ты в Далмации, ты б наверняка женился.
— Но я не в Далмации,— говорит Ник.— Я в Новой Зеландии. А в Новой Зеландии все твердят, что жениться им не по карману.
— Точно, твердят. Только это неверно.
— Конечно, неверно,— говорит Ник.— Потому что все это неверно, я и стал коммунистом.
— Правильно,— говорю я. А сам подумал: хороший крестьянин на полдороге не остановится.
— А вот спорим: миссис Крамп ты не сказал, что коммунист.
— Нет, конечно. Она-то ведь не станет коммунисткой.
— Само собой.
— А знаешь, что я думаю про миссис Крамп? Ей надо ехать в Далмацию. У нас в Далмации женщины ходят с мешками на голове, точь-в-точь как миссис Крамп,— она там будет счастлива.
— Похоже, ты прав,— говорю я.— А знаешь, Ник, я ведь думал, ты католик.
— Нет,— говорит Ник.— Это все ложь. В Далмации говорят: Христос родился, когда земля в Палестине была вся в снегу. А я прочел в книге, что в Палестине вообще не бывает снега. Вот и выходит, что все это ложь.
— И поэтому ты не католик, а коммунист.
— Да, я коммунист. Ну и что? Может, я родился слишком рано, а? Как ты думаешь?
— Может,— говорю я.
— И ты тоже,— говорит Ник.— Думаешь, мы с тобой родились слишком рано? Как ты думаешь?