Она все причитала и причитала. Слушать ее было просто невмоготу. И сам я неверующий, а миссис Боумен уж настоящая безбожница. Никогда бы не подумал, что в ней есть хоть капля веры. А вот надо же, оказалось, что есть. Я просто не знал, что и делать.
И тут вдруг Салли привезли домой на машине — да еще на какой, на роскошном лимузине. Какой-то тип возвращался с игры в гольф и вызвался помочь пострадавшим. Он высадил Салли из машины, помог ей подняться по лестнице, она еле на ногах держалась. Шляпка у нее съехала на бок, и она все время плакала. Конечно, тут же сбежались соседи, но я сказал им, чтоб они пришли попозже.
Ну так вот, миссис Боумен убедила себя, что от Салли и мокрого места не осталось. И когда Салли вошла, она прямо чуть не спятила и стала причитать, что та воскресла из мертвых. Тут я даже на нее прикрикнул, чтоб привести в чувство, а затем принялся готовить для них чай, словно ничего не случилось. Салли осталась невредима, но кого-то еще убило взрывом, и ее, конечно, это потрясло. Тут я похлопал Салли по спине, пусть мать видит, она вовсе не привидение, а миссис Боумен вдруг расплакалась. И ей сразу полегчало. Пока закипал чайник, мать и дочь вдоволь наплакались.
— Глазам не верю,— говорит миссис Боумен,— я думала, тебя убило.
— Ты же видишь, я жива,— говорит Салли.
— Я думала, тебя убило.
— Я сама так думала. Вот Пег Уотсон убило.
— Какой ужас,— говорит миссис Боумен.
— И Мардж Эндрьюс тоже убило.
— Бедная миссис Эндрьюс.
— Мама, это было ужасно. Словно что-то вдруг разорвалось. Что-то огромное. И меня будто тоже разорвало на части каким-то ветром. А потом так странно запахло.
— Главное, ты жива. Тебя бог миловал.
— Ветер сбил меня с ног. И мне показалось, что меня убило.
— Тебя бог миловал.
— Да, я знаю. А Пег Уотсон и Мардж Эндрьюс?
— Бедная миссис Эндрьюс,— говорит миссис Боумен.
И тут как накинется на меня за то, что я положил ей в чашку слишком много сахару.
— Когда меня с ног сбило, я думала, больше уж мне чаю не пить,— сказала Салли.
— Налить еще чашку? — спросил я.
— Мистер Доран,— сказала миссис Боумен,— сколько вы положили заварки?
— Я заварил покрепче,— сказал я.— Думал, вам захочется покрепче.
— Мы что, миллионеры? — возмутилась миссис Боумен.
Салли сказала, что больше она на этот завод не вернется.
— Почему? — спросила миссис Боумен. Видно было, что ей уже гораздо лучше, говорила она совсем другим тоном.
— Не вернусь, и все тут. Тебя никогда не сшибало с ног таким ветром.
— И мне не сладко приходилось в жизни. Совсем не сладко.
— Знаю, мама. Но тебя никогда не сшибало таким ветром.
— От несчастных случаев никуда не деться.
— Я знаю, что не деться. А Пег и Мардж, что ты о них скажешь?
— Какая жалость! Бедная миссис Эндрьюс! Мардж ведь больше зарабатывала, чем ты?
— Во всяком случае, я туда не вернусь. Вот и все.
— Ах, вот как, мисс! — сказала миссис Боумен.— Вот как ты со мной заговорила! Не вернешься! А откуда нам брать деньги, если ты не вернешься на завод? Ха! Пусть лучше мать твоя всю жизнь полы моет, да?
— Послушай, мам,— сказала Салли.— Послушай…
Тут я встал и вышел. Думаю: пойду поговорю с соседями, но и там было слышно, как Салли и мать все пререкаются.
И, конечно, Салли скоро снова пошла на завод. И ей дали надбавку.
Дочь полковника
Я спустился из номера, и хозяин маленькой туристской гостиницы поднялся из-за столика, где обедал со своей семьей, представил меня пожилой даме, с которой собирался меня посадить. «Мисс Смит»,— в свою очередь представилась дама. И вдруг, к моему удивлению, добавила, что прекрасно помнит меня.
— Вы из Уайкато,— сказала она и назвала тот городок, в котором я когда-то жил.
— Да,— подтвердил я.— Только простите, я вас не помню.
— Но вы наверняка помните мой сад!
Я ахнул. И вправду, однажды в палящий знойный день лет сорок тому назад я помог мисс Кейт Смит погасить пожар в ее саду. Она жгла обрезанные ветки, а воздух был сух, и занялся пожар. К счастью, было безветренно и совсем немного жухлой травы под деревьями. Я шел мимо, заглядывая сквозь прутья ограды в сад, и вдруг услышал зов о помощи. Когда мы вылили ведро воды на последний тлеющий клочок травы, мисс Смит заметила, что огонь — прекрасный слуга, но никуда не годный хозяин. Еще она спросила, как меня зовут, и уже больше не называла «мальчик»; а несколько дней спустя я получил по почте яркий шелковый платок и записку с благодарностью за мою любезную помощь.