— Кой-кому, может, и везет,— говорит девчонка.— Только не мне.
Ну а как же насчет дружка, которого она там прячет?
— Этот? — фыркает девчонка.— Никакой он мне не дружок.
Ладно, спорим, она с ним обнимается.
— Ничего подобного,— говорит девчонка,— хоть его самого спросите.
Он разве скажет? А все равно, спорим, уж она умеет обниматься.
— Это другое дело,— говорит она.— Почему бы и нет?
Да ни почему, тот парень и сам бы не прочь.
— Больно ты мне нужен,— говорит девчонка.— Не нужен ты мне, даже если в целом свете ни одного парня больше не останется.
Ладно, спорим, она еще сама не знает, чего ей надо.
И так день за днем. Генри вовсе не желает это слышать, но не в силах отвлечься, и его все сильней душит злость. Да еще некоторые парни стали говорить непристойности — просто отвратительно! Сперва Генри надеялся, что смысл намеков ей непонятен (если б понимала, неужели оставалась бы у окна?!). А потом он услыхал — она отвечает так, что явно понимает, о чем речь, а иногда и сама скажет такое, и даже похлеще… и его уже подмывает встать и оттащить ее от злосчастного окна, чтоб она не могла ни говорить гадостей, ни слышать.
Однажды с утра хлынул такой ливень, что Генри не удивился, оказавшись в конторе один. Но потом прояснилось, а девчонки нет как нет. Он забеспокоился. Заняться нечем, стал он бродить взад-вперед по конторе, под конец выглянул из окна Стриклендова кабинета — и встретился взглядом с одним из парней на стройке напротив, совсем близко. Тот, видно, хотел пить, пустил воду тонкой струей прямо в рот из пожарного рукава, потом утерся ладонью, сел на корточки и принялся сворачивать самокрутку.
— Эй, погоди-ка,— окликнул он Генри.— Как делишки?
Вот нахал неотесанный, подумал Генри, в густых спутанных волосах полно грязи, и на лице в каждой морщинке грязь.
— Где твоя шлюшка? — спросил тот. И пошел, и пошел. Готов биться об заклад, как-нибудь он погуляет с ней вечерок. Ловкая штучка, это уж точно. И в постели с ней не соскучишься. Только глянет — сразу понятно. Да Генри, верно, и сам испробовал, хоть бейся об заклад. Которые малого росточка, а повыше талии богато, они все такие.
Ну не мог же Генри оставаться и слушать подобные разговоры! Он перебил парня и сказал — извините, мне надо работать.
— Обожди минутку,— сказал тот.— По-твоему, сколько ей лет?
Генри сказал — точно не знает.
— Потому как, если не вошла в возраст, ну ее, еще под суд попадешь.
Но Генри сказал — извините, моя работа не ждет.
А вся работа была — как-нибудь убить время, но к окну он больше не подошел, однако неотступно думал обо всем, что наговорил тот малый, и только диву давался — бывают же такие гнусные типы! И хотя опять хлынул дождь, весь день Генри надеялся — может, она все-таки придет, и злился, что не пришла: непременно надо серьезно предупредить ее, чтобы держалась подальше от того нахала.
Наутро он был вне себя от нетерпения, но, по счастью, девчонка явилась. И, к его удивлению, выглядела в точности по-всегдашнему, непонятно, как она может, ведь ее подстерегает страшная опасность — его вчерашний собеседник. Но, конечно, бедняжка ничего не подозревает, потому и вид у нее самый невинный. И поневоле думалось, как она переменится в лице, когда он ей все расскажет.
Что ж, рано или поздно придется об этом заговорить, и чем раньше, тем лучше. Я тут разговаривал с одним из рабочих, сказал он и объяснил, с которым.
— Он говорил о тебе,— сказал Генри.
— Очень мило,— сказала она.— Только он ведь меня совсем не знает.
— Да,— сказал Генри,— но рассчитывает узнать.
Это прозвучало очень многозначительно, и он почувствовал, как вспыхнули щеки.
— Ну, так пускай не рассчитывает,— сказала она.
У Генри сразу полегчало на сердце. Но нельзя же не предостеречь ее всерьез.
— Он рассчитывает как-нибудь вечером с тобой погулять.
И она, с минуту подумав, ответила:
— Что ж, я не против.
И Генри опять совсем расстроился, не знал, что сказать. Выговорил не сразу:
— Но он дурной человек.
— Как это — дурной? Почем ты знаешь?
— Знаю,— сказал Генри.
— Эх, ты! А я так считаю, просто у тебя в голове всякая похабщина.
Это уж слишком!
Его — его! — обвинить в похабных мыслях!
— Я-то знаю, у кого в голове похабщина,— сказал он.
Она не ответила. Сидела и смотрела на него в упор, а потом пошла в кабинет шефа, и Генри слышал, как она начала переговариваться из окна. Некоторое время он не двигался, не удавалось разобраться в своих мыслях и чувствах, чувствовал только, что отчаянно взвинчен и уж до того ему худо, как не бывало никогда в жизни (по крайней мере сейчас так казалось).