Итак, холодное утро в самом начале лета; сложенная из горбыля уэйра в узкой долине, одна сторона которой еще покрыта лесом, а на другой только трава да редкие кусты; два работника ждут завтрака, а жена хозяина подслушивает чужой разговор, телефон-то общий. В распахнутую парадную дверь заглянуло солнце, и Джонни на диване им наслаждается; а огонь на глиняном поду очага припекает Дэйву ноги, от боков и свода несет жаром. Да еще духовка, да еще, кроме эмалевой кастрюли с кашей, кипятится чайник, они подвешены над огнем на цепях, спущенных с дымохода и закрепленных железной крестовиной. Обстановка в кухне — диван, два стула и два ящика, поставленных на попа, а кроме того, стол, буфет полированного дерева, украшенный круглыми ручками и завитушками, вот и вся мебель; но в придачу по стенам кнопками прикреплены веера пушистых перистых трав и поверху каймой, словно фриз, тонкие мелколистные плети вьюнка рамарама, в них кое-где виднеются чуть поблекшие гроздья прошлогодних ягод. А на дверцу буфета кнопками прилажена большая цветная олеография — бульдог. Выпученными глазищами он следит за каждым, куда ни пойдешь по кухне, будто бросает вызов — попробуй тронь хоть пальцем британский флаг, который я стерегу. А над буфетом — Седрик. В резной деревянной раме, под выпуклым овальным стеклом, волосы приглажены, подобающая случаю улыбка; наверно, в ту пору ему было лет пятнадцать, прикинул Дэйв. Фотограф постарался, раскрасил портрет: губы красные, глаза голубые, щеки розовые, волосы желтые.
Кто-то из говоривших по телефону дал отбой, голоса смолкли; она послушала еще мгновение, потом повесила трубку, и Дэйву пришлось посторониться, пропустить ее к очагу.
— Тебе в такую рань подыматься нечего,— говорит она; поворошила жар в очаге и закрыла заслонку.
Но нет, Дэйв не согласен, чтобы она его баловала.
— В наших местах не избалуешься,— говорит она, и Дэйв даже подскочил от неожиданного прикосновения: она ладонью проверила, высохли ли сзади его штаны. Принялась мешать кашу и спрашивает, почему этого не сделал он, пока она занята была телефоном.
Но ответа ждать не стала, скривила губы — углы опустились — и закричала — тут все забалованные! Вон миссис Эндерсон сейчас ездила в город — известно тебе, что она уезжала?
Дэйв говорит — понятия не имел. И Джонни, не дожидаясь вопроса, говорит, что тоже про это не знал.
— Откуда у Эндерсонихи деньги? — продолжает она.— Такой расход, в такую даль ради каких-то двух дней. Это ж надо, жена уехала, бросила мужа, когда стрижка овец в самом разгаре. И теперь находит время, всю округу по телефону обзванивает. А чего ради? Только знай болтает — мол, погодите, у меня для вас сюрприз, всех вас удивлю, а чем — по телефону сказать нельзя.
Никудышная баба! — кричит она.
Наклоняется, заглядывает в духовку, потом плюет в огонь.
Хлеб поспел, и, разостлав на столе чистое полотенце, она вынимает из духовки огромный каравай — высокий, круглый, с поперечной вмятиной, чтоб сподручней было переломить пополам. Подвесила кастрюлю над огнем, сунула жариться сало, заварила чай и раскладывает по мискам овсяную кашу. И Дэйву велено налить в кашу побольше сливок и съесть все до донышка. Он еще не обзавелся настоящим аппетитом, как положено тому, кто работает на земле, а пора бы научиться есть досыта, напрасно он думает, что она у себя в доме потерпит городские жалкие аппетиты. И хорошо ли он спал?
— Да, спасибо, миссис Макгрегор,— говорит Дэйв,— хотя, правда, ночью несколько раз просыпался.
— Что такое!
Он проснулся — и не сошел вниз, не сказал ей, что мерзнет!
Никудышный парень! Все вы никудышные!
— Надо полагать, он больно о себе заботится,— говорит она.— Лежит в теплой постели и не подумает, каково бедным росточкам под открытым небом помирать от холода.
Она даже прослезилась при мысли о рассаде, которую можно было укрыть и спасти от гибели, если б он поменьше заботился о себе. Пришлось ей вместо носового платка утирать слезы углом фартука. От этого у Дэйва стало прескверно на душе — и ничуть не полегчало, когда она прошла мимо него поглядеть на портрет Седрика, приговаривая — вот кто всегда был хорошим мальчиком, а потом как плохо поступил — укатил в город, бросил ее управляться тут с оравой никудышных лодырей.