— А рис тебе по вкусу?
Да, что ж, Дэйв не против риса, смотря как его стряпают.
Мать готовила замечательный рисовый пудинг с финиками, а вот вареный рис в дни стирки ему совсем не нравился — тогда у матери и без стряпни хлопот по горло. Она варила обыкновенную рисовую кашу, хотя и это не так плохо, если налить побольше светлой патоки.
А вот Джонни терпеть не может рис, ему рисовая каша осточертела. На военных кораблях ее называют «китайский свадебный пирог».
Нет, говорит он, он никогда не служил в военном флоте. Только на грузовых судах.
Дэйв говорит — интересно, пускай Джонни когда-нибудь расскажет про свои плаванья. Но господи помилуй, Джонни, вдруг он ее прикончит?
— Нет,— говорит Джонни.— Ничего он ей худого не сделает.
Нет?
— Им это удовольствие — поскандалить,— говорит Джонни.— Им это первейшее удовольствие.
Он искоса глянул на Дэйва, и на мгновенье лицо его преображает самая настоящая улыбка.
— Как так? — не понял Дэйв.
— Если ей неохота затевать ссору, так сам всегда готов,— говорит Джонни.— Бывает, она в распрекрасном настроении, ну, хоть собралась что-нибудь испечь, а сам полеживает на диване с газетой. И вдруг поднимет голову и скажет — а ну, Фэнни, подбавь соли… ну-ка, Фэн, подбавь малость соли. И, ясное дело, она спросит, что он в этом смыслит, а под конец, бывает, она возьмет и швырнет тесто в огонь.
— Понимаю,— говорит Дэйв.
— И потом,— говорит Джонни,— если не остаться и не смотреть, они скорей угомонятся.
Он опять заглянул в список и спрашивает:
— А ячневая каша тебе по вкусу?
— Предпочитаю ячменное пиво,— говорит Дэйв.
Джонни надолго погрузился в раздумье, потом говорит:
— Которые пьют, на них проклятье.
— Ну, Джонни, уж наверно, ты не прочь опрокинуть стаканчик. Неужели ты заядлый трезвенник?
Джонни снова поразмыслил. Промочить горло не прочь, говорит он. И чуть погодя повторяет — верно, не прочь.
И Дэйв призадумался — что бы еще сказать, ведь Джонни с его привычкой нараспев изрекать такое, чего никак не ждешь, поистине загадочная личность. Но теперь они огибают выемку, пробитую речкой в холме, который вспучился со дна долины; а за поворотом голоса, доносящиеся сзади, из долины, стали почти неслышны; и все вокруг переменилось, дорога свернула в одну сторону, речка — в другую, огибая и замыкая длинную узкую полосу ровной земли. Здесь живет семейство Поруа. Чуть подальше у дороги прислонены к забору мешки с удобрением, а еще немного дальше вот она, миссис Поруа, идет к ним по вспаханному полю. Идет по борозде, с мешком семенной картошки за спиной, поминутно закидывает назад руку, достает картофелину и, низко наклоняясь, другой рукой опускает в борозду. И Дэйв и Джонни заглядывали в вырез ее платья, когда она наклонялась, но тут она заслышала их, быстро выпрямилась и с улыбкой крикнула — доброе утро! Она совсем молодая, на щеках яркий румянец, спутанные кудри падают на глаза, она отвела их рукой.
— У вас поутру были заморозки? — спрашивает она.
Да, были.
— Поздний иней, а? Плохо дело.— Она показывает в сторону, где только-только проклюнулись ростки самой ранней картошки. Их, конечно, прихватило, но они оправятся, счастье еще, что не взошли позже, тогда бы им, слабеньким, крышка.
Дэйв спрашивает, как дела у Рэнджи, и она говорит — он чувствует себя очень даже неплохо. Вы его увидите, когда пойдете мимо, говорит она, и если Джонни будет в лавке, не возьмет ли для нее полсотни сигарет и два фунта печенья, любой сорт, только сладкое. Дети все время просят сладкого печенья. Но ей надо поскорей посадить картошку, потому как Джерри скоро вернется с плугом.