И опять Джонни отозвался не сразу — ну, на улицах много чего делается.
И теперь уже Дэйва почему-то потянуло искоса поглядеть на Джонни.
Но Джонни опять изучает список. Даже удивительно, говорит он, на ферме вроде кормишься от земли, а все равно сколько приходится покупать съестного.
— Молоко, масло, яйца, мясо, овощи,— говорит Дэйв.— По-моему, можно бы этим и обойтись.
— И еще всякие фрукты,— говорит Джонни.— И угри из ручья.— Подумал минуту-другую и прибавил: — Грибы. И можно держать свиней.
— Или охотиться на них,— говорит Дэйв.
— Да, верно. Вот маори же охотятся. И еще водятся кролики. И козы. И мед, утки, индюшки, и можно растить пшеницу и печь хлеб. И в речке живут маленькие рачки.
— Коура? Ползуны? Ими сыт не будешь,— говорит Дэйв.
— А знаешь что? — говорит Джонни.— У нас дома отродясь ничего своего не ели, матери всякую мелочь приходилось покупать в лавке. Это было в Лондоне. Мы жили в Бетнел-Грин. Есть такое место в Лондоне.
— Знаю,— сказал Дэйв.— Мои тоже перебрались из тех мест, только очень давно.
И тут невдалеке они увидали Джерри, он шагал за лошадью и тележкой, сразу бросилась в глаза его желтая с голубым футболка. И когда подошел поближе, стало слышно — он распевает «Нет, нет, ни за что на свете», слова выговаривает отчетливо, но мотив перекроил на свой лад, до неузнаваемости.
— Ну и жара!
Джерри хлопнул себя по тому месту, где футболка обтянула его до отказа.
— В такую жарищу плохо, когда много жиру. Отдать бы половину Рэнджи.
И он подергал штаны, но не удалось подтянуть их ни на волос повыше; потом, свертывая самокрутку, посмотрел в дальний конец плоскогорья и спрашивает:
— А у мистера Эндерсона все еще стригут?
По ту сторону долины горная гряда круто сворачивает, и теперь видно долину Эндерсонов. В устье, где в нее вливается пемзовое плоскогорье, она широкая, а дальше края ее становятся выше, круче и резко сближаются. Видно, как сбегает по ней речка, извиваясь на пемзовом ложе; и в конце плоскогорья видна выкрашенная красным стригальня и светло-зеленые, в нежной молодой листве, ивы, дающие тень загонам. В загонах теснятся овцы, а рядом усеянный белыми пятнышками выгон, похоже, там и овцы, и ягнята; они до того белые, что нетрудно догадаться — их уже остригли.
— Худо им пришлось нынче ночью,— глядя в ту сторону, замечает Джерри.
Джонни говорит — уж наверно, мистер Эндерсон загнал их в сарай.
— Это да. Им главное — чтоб было тепло. Если кормить досыта, и холод не страшен.— Джерри даже передернуло — не хотел бы он, чтоб его без шерсти выставили на мороз. Но ему пора к Рэнджи, сажать оставшуюся картошку.
Он заговорил с лошадью, и она подалась вперед, так что еще и шагнуть не успела, а цепи уже натянулись; тележка двинулась, плуг задребезжал, и послышался плеск — в грузе оказался еще и бочонок. Но через несколько шагов Джерри остановился.
— Когда, по-вашему, мистер Эндерсон с этим покончит? — спросил он.
Джонни ответил.
— Ладно,— сказал Джерри, и плуг опять задребезжал.
Джонни с Дэйвом пошли своей дорогой, и Джонни говорит:
— Они уже готовятся к рождеству.
— Пиво,— говорит Дэйв.— Я заметил, пахнет.
— Да,— говорит Джонни.— В этом году Седрик не сможет побывать в веселой компании. То-то его мамаша порадуется.
— Но разве Седрик на рождество не приедет домой?
— Навряд ли он приедет.
Слушай, а что он такое, этот Седрик?
— Он честный,— говорит Джонни.
— Вот как?
— Он славный парень, сказал Джонни.— Отцу с матерью не нравилось, что он бывал у Рэнджи.
— Потому что там пьют?
— Просто они не хотят, чтоб он знался с маори,— сказал Джонни.
Дэйв хотел бы расспрашивать еще, но они дошли до развилки, откуда ведет дорога к ферме Эндерсонов, и Джонни на ходу кинул — до свиданья, мистер — и чуть заметно улыбнулся.
С покатого берега виден напротив, за речкой, дом Эндерсонов, живые изгороди и деревья, насаженные для защиты от солнца, фруктовый сад и ульи в саду. Дом построен на уступе плоскогорья, оно здесь образует как бы широкую террасу, еще один такой уступ — ниже, ближе к речке. Дорога косо спускается по пемзовому склону к мосту, перекинутому чуть дальше, чем сливаются речки из обеих долин. И, спускаясь к мосту, Дэйв вспоминает, что рассказывала ему хозяйка про Эндерсонов. Поначалу были два брата Эндерсоны; жили они ближе к началу долины, в уэйре, сложенной из камня, работали до седьмого пота — валили лес, выжигали кустарник, словом, все как положено; через несколько лет они неплохо расчистили свою землю, и тут грянула война. Один из братьев пошел воевать, другой остался; тот, что ушел, познакомился в Англии с девушкой, она должна была приехать, как только он построит приличный дом. Брат остался и помогал строить дом, а потом, говорят, уехал, думал обосноваться где-нибудь еще. Но едва он собрал свои пожитки и отбыл, та девушка из Англии прислала телеграмму, что не приедет; и несколько лет мистер Эндерсон одиноко жил в своем новом доме, удобном, обставленном разными разностями, со всякими техническими новинками. А потом та девица написала, что все-таки приедет — если он еще не против ее принять. И мистер Эндерсон ездил по всей округе и рассказывал всем и каждому, какое ему выпало счастье — даже не верится! Многие за него радовались, ведь было общепризнано, что человек он достойный, но кое-кто полагал, что напрасно он унижается: раз уж она с ним обошлась не по-хорошему, послал бы ее подальше. Так ли, эдак ли, но вот уже несколько лет они женаты, а детей нет как нет.