— Да ты ешь, угощайся,— докончил он.
И Дэйв угощается и говорит, что миссис Эндерсон, без сомнения, великая мастерица вкусно готовить; а Берт, покончив с очередной порцией еды, ждет, покуда позовут и предложат взять еще. Обе суки растянулись на брюхе у самых ног Эндерсона, куда уже не достает тень, и не сводят глаз с хозяина, дожидаясь, чтоб он бросил им кусок. Когда с ними заговаривает Дэйв, они отворачиваются, словно в смущении, даже когда он бросает им корку, принимают подачку без видимого интереса, и что-то не заметно, чтоб они были благодарны. Пес Джека улегся поближе к Берту, усердно выкусывает из шерсти запутавшиеся в ней цепкие семена травы бидди-бид и, похоже, никакой едой не интересуется.
Когда поели, Эндерсон отвинтил колпачок термоса и вынул пробку. Налил чай в кружки Дэйву и Берту, а сам пьет из колпачка.
— Вы поосторожней, кружки горячие,— предупреждает он.— Их жена купила. Был у меня, знаете, дядюшка, участвовал в бурской войне, так он рассказывал, у них один полк назывался в честь принцессы, уж не помню, как ее-то звали, и она всем солдатам подарила по алюминиевой кружке. Так дядюшка рассказывал, эти кружки все в два счета побросали, куда ни ступишь, они под ногами валяются.
Чай без молока, горячий и очень сладкий.
— Дядюшка вступил в шотландский полк,— продолжает мистер Эндерсон.— и пришлось ему ходить в юбке. Он рассказывал, хуже нет — носить юбку в таком климате. Жара, пот, песок липнет к ногам, в сухой день после самого короткого перехода так разъест в паху, хоть криком кричи.
Эндерсон смеется.
— Знаете, одно моей женушке не по вкусу в наших краях — это как мужчины одеваются. Она говорит, на нас смотреть противно. Я ей говорю — а ты бы меня нарядила в этакий бурнус до пят и еще дай посох с крючком наверху. Нет, я что хочу сказать, одеваемся мы правильно. Когда управляешься с овцами, штаны нужны поплотнее, ведь у овец в шерсти полно колючек бидди-бида, а в них, говорят, какое-то вещество, от него царапины гноятся. И я считаю, без фланелевого белья тоже не обойтись, а то вспотел и сразу простынешь. Как скажешь, Берт?
Да, Берт тоже так думает.
— Вот приезжая молодежь, новички — эти пробуют щеголять в коротких штанах да в бумажных безрукавках,— говорит Эндерсон,— да, только они быстро умнеют.
Несколько минут все молчат, от жары и сытости клонит в сон; Дэйв следил глазами за мясной мухой, которая с жужжаньем вилась над собакой, пока та не ляскнула зубами; потом за синицей, она подлетела совсем близко, храбро уселась бочком на один из торчащих у него над головою корней.
— Как насчет тех двух овец, Берт? — говорит Эндерсон. И показал пальцем: — По-моему, они вон там, недалеко.
Берт идет в ту сторону, прихватив пса. Он скрылся из виду, но слышно — затрещала изгородь, пес Джека залаял. Суки навострили уши, перестали шумно дышать, вывалив языки, однако остались у ног хозяина. Потом Берт вернулся и хотел было сесть на прежнее место, но Эндерсон вложил термос в мешок с едой, встал и приладил мешок за спину. Немало отшагали дальше по гребню, и только тогда Эндерсон спросил:
— Сколько их там, Берт?
Оказалось, три. Стало быть, Берт не ошибся, и мистер Эндерсон признается, что глаза у него уже не прежние. Старость подходит.
Миновали отрог, по которому тоже можно было бы сюда подняться, и опять перед ними открылась долина, взгляд скользит по громадной стене, казалось, она спускается оттуда, где они стоят, почти отвесно. И Эндерсон говорит — ладно, Берт, посмотрим, как они бегают. Полагается приказать собакам — голос! — и, хлопая в ладоши, понукать их криком — о-го-го! Эндерсону же довольно хлопнуть в ладоши и произнести: голос! — этого хватает. И каждый раз собаки вскидывают к нему головы, будто пытаются сказать — только вели, и мы будем лаять, пока не упадем замертво.
И повсюду овцы приходят в движение. Немногих заметили и прежде, но, пока они не зашевелились, нельзя было даже вообразить, какое их множество. Они выходят из своих укрытий, из кустов и зарослей папоротника, и, возможно решив, что предоставлены самим себе, начинают бестолково метаться, блеяньем зовут друг друга; потом, сбившись в кучу, застывают… но вот тронулась одна, потом другая — и всюду, куда ни глянь, то шагом, то бегом движутся вереницы, но все стремятся вниз, к долине.
— Когда я выгнал их сюда в конце лета, они были еще ягнятами,— говорит мистер Эндерсон.— А теперь уже годовички. Вон сколько шерсти и мяса, костей и потрохов. Уж не знаю, долго ли еще удастся все это сбывать. И почти все уходит из нашей страны за море. И не уверяйте меня, будто это можно возместить суперфосфатом.