И придет день, истребит нас господь. Подождите — и увидите, все станется, как я говорю.
Потому что не сможет господь бог вечно смотреть на такой грешный люд. И нельзя его за это упрекать. Скоро, скоро истощится его терпенье. Потому он и посылает мороз среди лета, а потом посылает дождь, долгий-долгий дождь, и у всех овец начинается копытная гниль… подумать только, бедным овечкам мученье ступать больными ногами, оттого что люди грешны и не умеют жить в мире друг с другом.
Дьяволы, вот они кто. Все люди дьяволы. Да, да, да, дьяволы.
У нее есть книга, прежде она эту книгу Дэйву не показывала, но дала бы почитать, только чтоб он не запачкал ее грязными руками. Красивая книга, и в ней есть премилые картинки. Она купила эту книгу у одного человека, он как-то прикатил к ним по дороге на велосипеде. Он сказал — не продает он эту книгу, отдаст задаром, но пускай она, если хочет, даст ему немного денег на благое дело — нести людям слово божье. И эта книга открыла ей глаза, да, вот именно. Подумать только, прежде она ходила в католическую церковь и знать не знала, что католические священники — сущие дьяволы, хуже всех нас. И еще в этой книге есть разные полезные советы, к примеру, там сказано, готовить в алюминиевой кастрюле вредно, отравишься, и даже можно заполучить рак.
Ох, она совсем забыла, нынче рождество. И пусть люди говорят что хотят, но в церкви, куда она ходила, когда была маленькая, зажгут, бывало, все свечи, и тогда там такая красота. И цветы кладут на алтарь, тоже очень красиво. Она любила смотреть на цветы; сидит, бывало, рядом с мамой и все делает в точности как мама — то станет на колени, то поднимется; и когда прозвонит колокольчик и мама ударит себя в грудь — вот так,— она делает то же самое.
О, она прекрасно все помнит.
Бедная моя мама, я была такой несносной девчонкой, просто не знаю, как она меня терпела. Она меня оставляла присматривать за Питером, за моим младшим братишкой. А потом он вырос и пошел в матросы, и я по сей день не знаю, что с ним сталось.
Дуреха я, не обращай на меня внимания.
И опять ей пришлось отвернуться и утереть глаза фартуком.
— Видел бы ты меня в ту пору,— продолжает она.— У меня были длинные-длинные волосы, и каждое утро мама заплетала мне две длинные косы, да так туго, что я плакала. Мама помогала отцу собирать смолу, помогала отыскивать сосну каури, счищала все, что налипло, ведь за чистую смолу каури платят дороже. Вот ей и приходилось оставлять маленького Питера на мое попечение. Один раз я влезла на стул и достала из буфета жестяную банку. Я хотела покормить Питера с ложечки тем, что в жестянке,— раз уж надо сидеть дома и нянчить его, буду ему мамой. Он не хотел есть, и я крепко держала его, он кричал и сучил ногами, а я все старалась сунуть ему в рот полную ложку и наконец добилась своего. Мама услыхала крик, прибежала. А знаешь, что было в той жестянке? Стиральная сода.
Вот ужас, правда?
Пришлось везти братишку в двуколке за много-много миль к доктору. Он всю дорогу криком кричал и после чуть не умер. Ох, это было ужасно, и ее уж так ругали, она плакала неделю за неделей, глаза совсем опухли, она чуть не ослепла. Говорили, она нарочно так сделала, но это неправда. Она только хотела накормить братишку обедом, а он не хотел есть, вот она и решила, надо его заставить. Она только и старалась его накормить. А когда он закапризничал, стал отпихивать ложку, она вроде даже обрадовалась — пускай ему будет больно, но для его же пользы она заставит его пообедать.
Наверно, беда в том, что я была несносной девчонкой, заключает она.
— Ну,— говорит она еще,— а это тебе подарок к рождеству.
И достает из кармана фартука небольшой пакетик, и еще один кладет на подушку Джонни.
В щель между досками Дэйв смотрит, как она уходит по дорожке. Она прихрамывает: от одной туфли отлетел каблук. Грубый чулок на одной ноге перекрутился и сполз до самой щиколотки. Совсем маленькая, старая, но в бедрах широка, и на каждом шагу колышутся тяжелые ягодицы. Сутулая старушонка, в плечах гораздо уже, чем в бедрах. Шеи почти не видать, голова клонится книзу. Широкие крепкие запястья, большие веснушчатые руки — бесформенные, изуродованы долгими годами тяжелой работы. Вот она повернулась боком, согнулась — выдергивает с грядки сорную траву, виден длинный нос, выпяченная губа. О волосах сказать нечего, непонятно, какого они цвета, прямые, редкие — просто волосы.