— Мы заставим их за это заплатить, ма,— говорит он.— Ну а с жеребцом просто случайность. В конце концов, это ж естественно.
Мое правило — живи и жить давай другим, говорит он.
— Тебе хорошо рассуждать,— возражает миссис Дэйли,— тогда не ты сидел на кобыле.
— Верно, ма. Но ты ж осталась цела, так чего расстраиваться?
В конце концов, многим маломощным хозяевам приходится пускать свою животину пастись где попало, если кормить нечем. Вот научились бы маори чтить Священное писание, было б от них меньше неприятностей.
Они все еще пили чай, и вдруг старшая миссис Дэйли заявляет — отличная собралась компания, только двоих не хватает.
— Где, скажите на милость, ваш Джонни? — спрашивает она.
И прибавляет — мол, совсем забыла сказать кое о чем, про что услышала на днях, и просто понять не может, как раньше не слыхала. Оказывается, этот Джонни завзятый пьянчуга. И надо же, сколько лет это скрывал! Но одна женщина (она живет ниже по реке, а ее муж служит на Железной дороге) минувшим летом пошла собирать ежевику. И воротилась домой почитай ни с чем, перепуганная до полусмерти. Из-за этого самого Джонни. Он был с бутылкой, и это бы еще ладно, бывает, только вытворял он невесть что, всякий бы напугался. Рубаху скинул, голый до пояса, размахивает бутылкой и вроде как пляшет.
Вы только представьте, миссис Макгрегор, на что он был похож, да еще в своих башмачищах! Понятно, бедная женщина со страху разроняла всю ягоду, сколько насобирала, и воротилась ни с чем. Нет, миссис Макгрегор, на вашем месте я бы глядела за ним в оба. И…
— Ну-ну,— говорит Джек,— будет тебе, ма. Не забывай, что сказано в Священном писании.
— А еще, я считаю, тут за столом не хватает Седрика,— продолжает миссис Дэйли.— Но ведь он всегда был непоседа, перекати-поле, верно я говорю, миссис Макгрегор? И знаете что? Не пойму я, отчего бы вам не сделать еще один большой его портрет. Я хочу сказать — новый. Вот к нам бродячие фотографы раза два в год уж непременно заглядывают, а Седрик в последний раз, как я его видела, совсем был не такой, как на этом портрете. По-моему, вам бы нужно хорошее фото на память, вдруг вы больше его не увидите, а он ведь у вас единственный. Сто лет дома не был, а уж раз и нынче не явился, так, может, и вовсе не вернется, ничего удивительного. Хотя, если б и вернулся, будь он мой сын, я знаю, что бы я сделала — стребовала бы с докторов, пускай удостоверят, что он не в своем уме. Может, большого толку от этого и не будет, да хоть у вас на душе полегчает. По крайности будете знать, на каком вы свете. И…
— Ну-ну, ма,— говорит Джек.— А кстати, сколько времени?
Миссис Дэйли заявляет — к часам миссис Макгрегор у нее нет никакого доверия. Джек говорит — что бы там чьи часы ни показывали, а нам пора.
— Пошли, Айда, лапочка,— говорит он.— Дай я возьму тебя под ручку, и пойдем полюбуемся на цветы миссис Макгрегор.
Дэйв со стариком остались одни, и на лице старика заиграла обычная его усмешка, глаза блеснули.
— Да,— говорит он,— рано или поздно молодой парень вроде тебя непременно даст себя окрутить. Как все мы, грешные.
Его прерывает визгливый хохот старшей миссис Дэйли. Она наткнулась на немытую хозяйкину посуду и созывает всех полюбоваться.
Старик не обращает внимания на крики. Открыл очечник и потянулся за газетой.
А ну, что там насчет забастовки портовиков?
Луна еще не поднялась над горами, но по белой пемзовой дороге можно уже идти не вслепую; а там, где пемза твердая, шаги отдаются звонко, хотя звук почему-то больше ощущаешь, чем слышишь. Лесистая сторона долины сплошь черна, только на самом гребне макушки деревьев тронуты светом, и небо над ними так сияет — ни одной звезды не разглядеть. А на расчищенном склоне трава побелена луной, будто заиндевела, и еще того белей рассыпанные по ней пятнышки — это, как всегда в лунные ночи, пасутся овцы. Пока Дэйв не дошел почти до лощины, он, оборачиваясь, видит свет в окне Макгрегоров, и словно бы оттуда еще доносятся в чутком воздухе летней ночи голоса. И хоть он опаздывает к Эндерсонам, но опять и опять останавливается. Больше из-за Джонни. Там, наверху, в их лачуге, Джонни одиноко лежит в темноте лицом к стене; Дэйв повторяет себе, что ничем он тут не может помочь, и все равно будто какая-то сила тянет его вернуться.
Но вот дорога сворачивает в обход лощины, и все становится по-другому. Голосов больше не слышно, и очень темно, высокий, крутой откос заслонил сторону долины, освещенную луной. Откос тоже эхом откликается шагам, кажется, и от него исходит таинственный гул. Днем Дэйв замечал — тут много росянки, мелкого растеньица, которое питается насекомыми; а сейчас все усеяно светляками, слабое сияние еле различимо, будто сквозь туман. Кажется, будто вступил в иной, незнакомый мир, думает Дэйв. Остановишься — и разом смолкнет откос, шагнешь — и вновь отзывается эхо, будто всегда радо с тобой поговорить, но только на языке, который ты разучился понимать. А внизу шумно бежит речка, и оттуда тянет холодом; и где-то в лесу ухает филин. Дэйв остановился еще раз — и уж больше не останавливался. В таком странном мире, подумал он, надо либо идти вперед, либо повернуть обратно. Так ли, эдак ли, а уносить ноги… или уж надо быть таким вот Седриком.