И вот они в пути.
На выгоне в предутренний час, когда совсем еще темно и звездно, овцы оказались на редкость оживленными и подвижными, только их было не разглядеть. А к тому времени, как две собаки, которых взял с собою старик, сбили их в кучу и загнали на скотный двор, звезды начали бледнеть. Теперь овец стало видно, и пока старик верхом поднялся немного по склону и оглядел выгон, проверяя, не осталось ли в дальнем углу отбившихся, остальные притихли — слышалось лишь тяжелое дыхание, но блеять и топтаться на месте все принимались, только если одна из собак подходила слишком близко.
Потом старик вернулся и велел Дэйву с Джонни отправиться вперед: он подождет, пока они будут примерно у лощины, и тогда пустит овец. Дэйву надо ждать у развилки, где отходит дорога к Эндерсонам, чтоб овцы не свернули туда, сказал он, а Джонни пускай двинется дальше вперед большаком. Они тронулись, и так завыли и начали рваться с цепи оставленные дома собаки, что Дэйв подивился своему спокойствию — неужели у него каменное сердце?
— Джонни,— говорит он,— а не жалко будет тебе совсем уйти отсюда?
— Похоже, я нынче и уйду,— говорит Джонни.
— Ты это серьезно? — спрашивает Дэйв.
Но он уже понял. Накануне Джонни поздно лег спать, потому что старательно начищал лучшую пару башмаков; потом достал из чемодана аккуратно сложенный костюм, прошелся по нему щеткой и вывесил готовенький к утру. Заодно с костюмом развесил белую рубашку, крахмальный воротничок и галстук; потом сходил в дом, принес горячей воды и побрился. Лег было в постель, но пришлось опять зажечь свет и поискать запонки, а попутно он наткнулся на кепку, про которую сперва забыл. И теперь в лихо заломленной кепке, так что надо лбом виднеются волосы, при своей походке вразвалочку он ни дать ни взять моряк, только-только сошедший с корабля. Если б его не знать, можно бы подумать, что он подвыпил. Когда одевались, Дэйву пришлось помочь ему просунуть запонки в тугие петли воротничка — и в первом утреннем свете Дэйва поразило, как переменился облик Джонни от этого крахмального воротничка. Не то чтобы лицо казалось еще изможденней, чем прежде, но в нем появилось что-то беспутное.
— Джонни, а ты не изжаришься в таком наряде?
Джонни ответил — идучи в город, он предпочитает выглядеть прилично.
— И давай-ка прибавим шагу, Дэйв,— говорит он.
Овцы уже догоняют, вытягиваясь вереницей, потому что передовые идут очень быстро, словно стараются улучить минуту и опередить людей. Джонни говорит — он догонит Дэйва, пускай тот не останавливается; в узкой лощине он обернулся, снял кепку и, размахивая ею, закричал на овец; и они чуть было не остановились. Сбились в кучу, начали расходиться вширь, перегораживая дорогу; но задние напирают все сильней, не дают совсем остановиться, поневоле приходится переступать — понемножку, дюйм за дюймом,— и наконец Джонни бросил свой пост, повернулся и побежал за Дэйвом. Вдвоем они изловчились первыми достичь Зачемяту, а овцы опять стали догонять, вытягиваясь вереницей за вожаками; но тут из лощины выехал хозяин и тотчас послал вперед собак направлять передовых овец.
— Ну, теперь все в порядке,— говорит Джонни.— Попыхтели, можно малость притормозить.
Да, говорит он, уходить будет жалко.
— И мне тоже,— говорит Дэйв.
Уже самое настоящее утро. Но еще основательно пробирает холодок, и, покуда солнце не поднимется из-за гор, теплее не станет. Чувство такое, словно взошел на вершину мира, думает Дэйв. И спрашивает себя — что может быть лучше? С папоротника и кустов обочь дороги каплет роса, а больше ни звука, тишина. Нет солнца, значит, нет и теней, и каждое отдельно растущее дерево отчетливо, будто вырезано в прозрачном воздухе, каждое предстает таким, как оно есть. Никакой скрытности, никаких уверток. Он идет в этом странном, полном обаяния мире и жадно оглядывается, торопясь впитать в себя все до последней малости. Он нетерпеливо жаждет упиться этим миром, все увидеть, все ощутить. Нет, это не просто множество деревьев взбирается выше и выше в гору по ту сторону речки — после прожитых здесь месяцев все по-другому. Даже, пока их не осветило солнце, иные деревья памятны, их узнаешь в лицо — и узнаешь с таким внезапным жарким волнением, что дух захватывает. Дэйв знает, если б в эти минуты ему пришлось заговорить, голос был бы нетвердый и чужой.