— В котором часу ты бежала вчера, в воскресенье, из родительского дома?
— В пять утра.
— Очень хорошо. А теперь расскажи мне по порядку, со всеми подробностями, ты меня слышишь, со всеми подробностями, все, что с тобой произошло, начиная с этого момента. Итак, ты вышла из дома вчера в пять часов утра. Что потом?
— Ничего.
— Как ничего?
— Этот ждал меня внизу.
— «Этот»! Продолжай.
— Все. Я села на мотоцикл, вот и все.
— Как это все? Продолжай, я тебе говорю, а не то…
— Ну ладно. Мы поехали по шоссе. Сначала хотели добраться до Барселоны, но потом он подумал, что лучше поехать в Фигерас.
— Где вы ели? Я думаю, вы должны были где-то остановиться перекусить.
— Да, в одной таверне, не помню где, уже было поздно, и я не присматривалась, это было что-то вроде ресторана с террасой около шоссе. Там мы и поели.
— А потом вы легли отдохнуть, не так ли? Послеобеденный отдых, да?
— Нет-нет. Мы поели и сразу же снова отправились в путь. И уже до самого Фигераса не останавливались. Мы хотели доехать как можно раньше. Мы остановились в этой гостинице и…
— И что?
— И ничего, он тут же исчез.
— Он что, исчез, не поднявшись в комнату?
— Нет, мы оба поднялись в номер вместе с сеньорой, которая нас туда проводила. Комната нам понравилась, и он сказал, чтобы я подождала его здесь, а сам спустился, чтобы заполнить бумаги. Больше он не вернулся.
— Так, значит…
— Значит, больше ничего.
— Не хочешь ли ты мне сказать, что ты так же целехонька, как и до побега?
Она кивнула.
— Это невероятно. Кто же этому поверит? Послушай, не вздумай меня обманывать, а то…
— Я не обманываю тебя, — очень печально и серьезно ответила несчастная Хулита.
А ее отец снова повторил:
— Это невероятно. Ну и дела! Как все это понять?
— Я думала, что мы поженимся, — начала она свое признание. — Я хотела выйти за него замуж. А так как я знала, что мне будут чинить препятствия…
— Конечно, конечно, очень логично. Мудрейшее решение. И самое главное — очень порядочное, — с сарказмом воскликнул разъяренный сеньор Мартинес. — Родители, они никогда ничего не понимают! Подумать только, воспротивиться, чтобы их дочь вышла замуж за подобного… Послушай, не выводи меня из себя, я еще удивляюсь, как это я не…
— Ты прав, папа.
— Очень вовремя «ты прав, папа». Кстати, что ты говоришь о препятствиях, если никто ничего даже не подозревал?… Господи, какое безумие! Но чего я никак не могу взять в толк, и никто в это не поверит, так это то, что… Если все, что ты говоришь, правда и этот тип оставил тебя, не… Может, он испугался последствий? Наверное, почему же еще? Теперь ты сама можешь убедиться, что за фрукт был твой Ромео. Ох, боже мой, какое безумие!
— Папа, ты многое должен мне простить. Это еще не все. Ведь он сбежал, прихватив деньги, которые я взяла из ящика твоего письменного стола. Прости меня, папа, я взяла у тебя из ящика деньги, я воровка, я не заслуживаю…
Вместо ответа отец нащупал руку своего удрученного горем чада и легонько похлопал по ней. И после долгого молчания — они проехали несколько километров — он сказал:
— Можешь себе представить, в каком состоянии сейчас твоя бедная мать.
«Трусиха я, — думала Хулита. — Не только дура, но вдобавок еще и трусиха. Почему я не сделала того, что должна была сделать? Если совершаешь проступок, должен быть готовым отвечать за его последствия. А я, трусиха, не нашла в себе мужества, чтобы покарать себя своей собственной рукой, уйти со сцены и тем самым смыть позор, который лег на всю нашу семью. А теперь, когда я не нашла мужества, чтобы достойно принять этот решающий удар и оказаться по ту сторону, мне придется выдерживать эти китайские пытки, подковырки, переглядывания, намеки и недомолвки, презрение, жалостливые вздохи, медленную смерть». Нечто в этом роде смутно думалось ей, в то время как автомобиль нес ее к месту пытки, то есть к селению, которое, распираемое любопытством, жило напряженным, болезненным, ехидным ожиданием.
На ее лице появилось отрешенное выражение, как будто она уже ощущала себя полностью отделенной от этого мира. Но под внешней отрешенностью беспорядочно теснились разрозненные, странные, уже такие далекие детали всех тех событий, которые она столь глубоко пережила в предшествующие дни и которые закончились такой катастрофой. Даже Висенте де ла Рока, с которым она только что бежала и который всего несколько часов назад бросил ее и исчез, представлялся в ее воображении далекой и выцветшей фигурой, чьи черты стоит немалого труда припомнить. Она уже ни о чем ей не говорила, ничего не значила, вызывая в ней даже не возмущение или ненависть, а простое любопытство. Кто это, Висенте де ла Рока? Каким он был? Ей казалось, что она различает вдалеке, в группе молодых людей, где были Фруктуосо, Патрисио и все остальные, его фигуру, его прическу, он был среди них, но другой; всегда в центре разговоров, он говорил больше всех, его все слушали… Прежде чем она его увидела, ей уже все уши прожужжали о его приезде, еще бы, он был у всех на устах, и, понятно, среди девушек возбуждение было еще больше, тем паче что его приходилось скрывать под маской надменного безразличия.