Она неслась, как серна. Прыгала от куста к кусту, кидалась в мягкий вереск, хваталась за плети костяники, ветки дрока, кизильника и прочую приземистую растительность и стремительно продвигалась вперед. Вскоре мы добрались до дубравы и до ямы на месте бывшей кадетовой могилы: под старым грабовым кустом песчаная прогалинка площадью с пару столов, а посреди нее — зеленое корытце метра в два длиною, полное цветущих ландышей. Кадетка тотчас стала передо мной, раскинув руки и преграждая мне дорогу.
— Эти рвать не надо! — тихо сказала она. — Тут была его могила.
— Откуда ты знаешь? Разве ты была здесь когда-нибудь?
— Нет, не была. Но знаю. — Она откинула волосы со лба и спокойно добавила, точно о самом обыденном. — Теперь он лежит дома. В Чехии. В бронзовом гробу. Ты же знаешь…
— Как? Ты помнишь бронзовый гроб? — оторопел я.
— Помню, — с серьезным видом кивнула она. — И его маму тоже… И невесту… И его самого!
— Как? — еще больше изумился я. — Ты же его никогда не видела! Даже на фотографии!
— Видеть не видела, — покачала она головой, — а знаю… Он был молодой… И красивый… Ты его знал?
— Только смутно припоминаю.
— Усы у него были?
— Точно не скажу. Мне тогда и семи лет не было. Кажется, были. Маленькие.
— А, усики?
— Усики.
— Усики… — задумчиво повторила она, оттопырила верхнюю губу и задвигала ноздрями. Потом выпрямилась, закинула косы за спину, посмотрела мне прямо в глаза и спросила: — А я на него похожа?
— Э, об этом я не могу судить.
— Не можешь?.. А я похожа на него, потому что не похожа на маму. У мамы были серые глаза, а у меня синие. Еще у мамы были веснушки, немного, но были. Ты знаешь?
— Я толком не помню. Знаю только, что у нее были красивые волосы.
— Длинные-длинные… И почти красные. А у меня русые, — сказала она и крутанула головой так, что косы снова оказались на груди.
Мне вспомнились Юстинины волосы. Когда ее вытащили из воды и солдаты несли на носилках мимо нашего дома, длинные волосы свисали почти до земли. Сквозь них, как сквозь завесу из тончайших медных пружин, переливаясь, просвечивали лучи вечернего солнца. Эта картина осталась у меня в памяти, а с нею ощущение какой-то непостижимой красоты и безысходного отчаяния.
— Ну, пойдем! — сказал я.
— Да, пойдем, конечно! — отмахнулась она с чисто женской досадой. — Ну, почему никто не хочет разговаривать со мной?
— Я же разговариваю!
Она подошла ко мне, снова обернулась к могиле и спросила:
— Ты не знаешь, почему он застрелился, а?
— Кто знает…
— Из-за мамы… И из-за меня, — покивала она головой. Ее голос звучал по-детски, но было в нем и что-то недетское.
— Кто тебе это сказал?
— Тетя.
— Наша?
— Нет. Наша. Ивана.
— Да брось ты! Это просто выдумки! — и я решительно зашагал прочь от могилы.
— Правда, правда! — говорила Кадетка, поспешая за мною. — Она, как рассердится на меня, всегда кричит: «Не будь тебя, твой отец бы не застрелился, а мать не бросилась бы в реку!»
— Это в ней злость говорит! И раздражение! — успокоил я ее.
— Верно, верно. Она кричит, когда у нее табаку нет, чтобы нос набивать, — согласилась Кадетка. — Значит, по-твоему, это неправда, а?
— Конечно, неправда!.. А теперь пошли поскорей! Видишь, какие тучи ползут из-за Кошутника. Еще, чего доброго, под ливень угодим.
Кадетка остановилась, оглянулась на Кошутник, точно не доверяя моим словам, и только после этого побежала за мной.
Но чуть мы остановились отдышаться, она снова принялась за свое.
— Слушай, — подергала она меня за рукав. — А ты видел, как расстреливали твоих друзей, которых в Триесте приговорили к смерти?
— Нет, не видел! — довольно жестко ответил я и начал спускаться по Сухой осыпи.
Я остановился на Нижней поляне. Здесь я всегда останавливался, чтобы полюбоваться нашей долиной с высоты. Сейчас она лежала перед нами как на ладони, видимая до самой Башской гряды. Там подымалась к небу целая толпа гор самой различной величины и формы. Позади них, царя над всем, что его окружало, гордо высился широкоплечий, седовласый Крн, алеющий в свете заходящего солнца. Этот полный очарования вид быстро менялся, на глазах теряя четкие очертания, тая в синеватом сумраке вечера.
Кадетка стояла рядом со мной, шумно дыша. Ее широко раскрытые глаза следовали за моим взглядом, медленно переходившим от горы к горе. Потом она глубоко вздохнула и подергала меня за рукав.
— Слушай, а ты можешь себе представить, что тебя могло бы не быть?