— Свинья!.. Свинья!.. Свинья!..
— С-с-слава Иисусу!.. — пролепетал я в страхе и опустил глаза, поняв, что увидел нечто такое, чего видеть никак не следовало.
Священник выпустил кухарку; она, вскрикнув, обеими руками схватилась за расстегнутую на могучей груди сорочку и так стремительно кинулась прочь, что сшибла меня с ног.
Когда я поднялся, священник стоял надо мной, расставив ноги, и запихивал рубашку в брюки. Я был до того ошарашен, что не мог говорить. Никогда еще мне не приходилось видеть священника без сутаны, и теперь я оторопело глядел на видневшуюся в вырезе рубахи курчавую седую растительность, как две капли воды похожую на выглядывавший из дыр моего старого матраса конский волос.
— Ну, ты что, онемел? — рявкнул священник, заставив меня вздрогнуть.
— Слава Иисусу!.. — повторил я.
— Во веки веков. В чем дело?
— Дед уходить собирается, — всхлипнул я.
— Куда? — сердито заорал священник, вытаращив глаза.
— Умрет он…
— Ах, умрет? — успокоился священник. — Он сам сказал, что умрет?
— Са-ам!.. — снова всхлипнул я.
— Ну, тогда, видно, правда. Андрейц не врет, — согласился священник, медленно застегивая толстыми пальцами пуговицы рубашки на волосатой груди. — Ступай домой и скажи, что я сейчас приду.
Потом он шагнул ко мне, точно клещами, ухватил мое ухо и страшным голосом произнес:
— Если ты хочь словечко проронишь о том, что видел в этой кухне, господь бог тебя покарает такой гнусной болезнью, что у тебя глаза вытекут… и нос отвалится… и уши… одним словом, сгниешь заживо…
— Нет, нет, я не скажу! Ни словечка!.. — со слезами клялся я.
— Ну, тогда иди, с богом, — сказал священник и отпустил меня.
Выскочив на улицу, я перевел дух, полной грудью вдохнув холодный воздух, и утер слезы. Потом я дал себе слово не сметь и думать о том, что видел, и побежал по крутому спуску в долину.
Священник в самом деле не заставил себя ждать. Мы все вышли из горницы, чтобы не мешать деду исповедоваться. Молча сидя в кухне, мы хватились младшего братишки. Начали искать его, но, прежде чем нашли, пономарь Штефе позвал нас в горницу. Мы стали на колени у дверей дедовой комнаты и склонили головы, слушая, как священник размеренно читает латинские молитвы. Я стоял рядом с мамой и заметил, что она делает рукой какие-то знаки. Я огляделся и увидел кудрявую черноволосую головенку братишки, которая виднелась из-под дедовой кровати, как раз между огромными сапогами священника. Мама приложила палец к губам, братик понял и послушался, молча и неподвижно застыв на четвереньках.
Кончив свое дело, священник словно забыл про деда. Он сел к столу, съел яичницу из двух яиц — единственных, нашедшихся в доме, так как солдаты давно уже разворовали у нас всех кур. Я смотрел на него из сеней, не отваживаясь подойти ближе. Я все еще боялся его, но уже не уважал. Поев, священник положил в карман деньги и ушел.
Мама и отец вошли к деду и стали спрашивать его, чего бы он хотел поесть.
— Мятой картошки… — пробормотал дед.
Мама тотчас приготовила ему тарелку картофельного пюре. Дед хотел было сесть, только ему не хватало сил. Отец приподнял его и подложил под спину подушку. Дед был очень длинный и тонкий. Трясущейся рукой он медленно подносил ко рту деревянную ложку. Время от времени голова его валилась, точно шее невмоготу стало ее держать. Несколько раз он прикрывал глаза. Усыхал. Когда он поел и отец снова уложил его, дед спросил:
— Которое число нынче?
— Двадцать первое января.
— A-а… вот как, — пробормотал дед. — Значит, святая Нежа мне откроет двери…
— Ох, что вы говорите!.. — сказал отец и поправил одеяло.
— Ну, ну… сын… уж я знаю… — вздохнул дед и повернулся к стене.
Это были его последние слова. В этот же день он умер. Мать и отец начали готовить смертный одр, а меня снова послали к священнику. На этот раз я так громко застучал в дверь дома, что священник вскоре открыл сам.
— Отошел!.. — заплакал я. — И мама просит, чтобы звонили во все три колокола.
— Как это во все три? — изумился священник. — Разве твоя мать не знает, что армия забрала у нас средний и большой колокола?
— Да нет, знает!.. — всхлипнув, сказал я.
Священник захохотал и позвал меня в кухню. Мне ужасно не хотелось туда идти, но я не смел отказаться. Зана приняла меня приветливо. Усадила за накрытый скатертью стол, налила большую чашку кофе со сливками и отрезала большой ломоть белого хлеба. Все это вызывало у меня чувство, близкое к отвращению, но я пересилил его и откусил хлеба.