В напряженьи матросы, ослаблены шпринги,
Руль полборта налево — и в прошлом земля.
[1971]
О ФАТАЛЬНЫХ ДАТАХ И ЦИФРАХ
Поэтам а прочим, но больше — поэтам
Кто кончил жизнь трагически — тот истинный поэт,
А если в точный срок — так в полной мере.
На цифре 26 один шагнул под пистолет,
Другой же — в петлю слазил в «Англетере».
А в тридцать три Христу… (Он был поэт, он говорил:
«Да не убий!» Убьёшь — везде найду, мол.)
Но — гвозди ему в руки, чтоб чего не сотворил,
Чтоб не писал и чтобы меньше думал.
С меня при цифре 37 в момент слетает хмель.
Вот и сейчас как холодом подуло:
Под эту цифру Пушкин подгадал себе дуэль
И Маяковский лёг виском на дуло.
Задержимся на цифре 37. Коварен Бог —
Ребром вопрос поставил: или — или.
На этом рубеже легли и Байрон, и Рембо,
А нынешние как-то проскочили.
Дуэль не состоялась или перенесена,
А в тридцать три распяли, но не сильно.
А в тридцать семь — не кровь, да что там кровь — и седина
Испачкала виски не так обильно.
Слабо стреляться? В пятки, мол, давно ушла душа?
Терпенье, психопаты и кликуши!
Поэты ходят пятками по лезвию ножа
И режут в кровь свои босые души.
На слово «длинношеее» в конце пришлось три «е».
Укоротить поэта! — вывод ясен.
И нож в него — но счастлив он висеть на острие,
Зарезанный за то, что был опасен.
Жалею вас, приверженцы фатальных дат и цифр!
Томитесь, как наложницы в гареме:
Срок жизни увеличился, и может быть, концы
Поэтов отодвинулись на время!
[1971]
* * *
Истома ящерицей ползает в костях,
И сердце с трезвой головой не на ножах.
И не захватывает дух на скоростях,
Не холодеет кровь на виражах.
И не прихватывает горло от любви,
И нервы больше не внатяжку, хочешь — рви,
Провисли нервы, как веревки от белья,
И не волнует, кто кого — он или я.
На коне — толкани — я с коня.
Только «не», только «ни» — у меня.
Не пью воды, чтоб стыли зубы, ключевой,
И ни событий, ни людей не тороплю.
Мой лук валяется со сгнившей тетивой,
Все стрелы сломаны, я ими печь топлю.
Не напрягаюсь и не рвусь, а как-то так.
Не вдохновляет даже самый факт атак.
Сорвиголов не принимаю и корю,
Про тех, кто в омут с головой, — не говорю.
На коне — толкани — я с коня.
Только «не», только «ни» — у меня.
И не хочу ни выяснять, ни изменять,
И ни вязать, и ни развязывать узлы.
Углы тупые можно и не огибать,
Ведь после острых — это не углы.
Любая нежность душу не разбередит,
И не внушит никто, и не разубедит.
А так как чужды всякой всячине мозги,
То ни предчувствия не жмут, ни сапоги.
На коне — толкани — я с коня.
Только «не», только «ни» — у меня.
Не ноют раны, да и шрамы не болят —
На них наложены стерильные бинты.
И не зудят, и не свербят, не теребят
Ни мысли, ни вопросы, ни мечты.
Свободный ли, тугой ли пояс — мне-то что.
Я пули в лоб не удостоюсь — не за что.
Я весь прозрачен как раскрытое окно
И неприметен как льняное полотно.
На коне — толкани — я с коня.
Только «не», только «ни» — у меня.
Ни философский камень больше не ищу,
Ни корень жизни, — ведь уже нашли женьшень.
Не посягаю, не стремлюсь, не трепещу
И не пытаюсь поразить мишень.
Устал бороться с притяжением земли.
Лежу — так больше расстоянье до петли.
И сердце дёргается, словно не во мне.
Пора туда, где только «ни» и только «не».
Толка нет, толкани — и с коня.
Только «не», только «ни» — у меня.
[1971]
МОИ ПОХОРОНА
Сон мне снится — вот те на:
Гроб среди квартиры.
На мои похорона
Съехались вампиры.
Стали речи говорить —
Всё про долголетие.
Кровь сосать решили погодить,
Вкусное — на третье.
В гроб вогнали кое-как,
Самый сильный вурдалак
Втискивал и всовывал,
Плотно утрамбовывал,
Сопел с натуги, сплевывал
И желтый клык высовывал.
Очень бойкий упырёк
Стукнул по колену,
Подогнал и под шумок
Надкусил мне вену.
Умудрённый кровосос
Встал у изголовия
И вдохновенно произнёс
Речь про полнокровие.
И почётный караул
Для приличия всплакнул,
Но чую взглядов серию
На сонную артерию.
А если кто пронзит артерию,
Мне это сна грозит потерею.