Моей рукою выведет он строчку,
И стану я расчётлив и жесток
И всех продам — гуртом и в одиночку.
Я оправданья вовсе не ищу,—
Пусть жизнь уходит, ускользает, тает,
Но я себе мгновенья не прощу,
Когда меня он вдруг одолевает.
И я собрал ещё остаток сил.
Теперь его не вывезет кривая.
Я в глотку, в вены яд себе вгоняю.
Пусть жрёт, пусть сдохнет — я перехитрил.
[1979]
* * *
Мой чёрный человек в костюме сером…
Он был министром, домуправом, офицером.
Как злобный клоун, он менял личины
И бил под дых, внезапно, без причины.
И, улыбаясь, мне ломали крылья,
Мой хрип порой похожим был на вой,
И я немел от боли и бессилья
И лишь шептал: — Спасибо, что живой.
Я суеверен был, искал приметы,
Что, мол, пройдет, терпи, всё ерунда…
Я даже прорывался в кабинеты
И зарекался: — Больше — никогда!
Вокруг меня кликуши голосили:
— В Париж мотает, словно мы в Тюмень!
Пора такого выгнать из России!
Давно пора, — видать, начальству лень.
Судачили про дачу и зарплату:
Мол, денег прорва, по ночам кую.
Я всё отдам! — берите без доплаты
Трёхкомнатную камеру мою.
И мне давали добрые советы,
Чуть свысока, похлопав по плечу,
Мои друзья — известные поэты:
— Не стоит рифмовать «кричу — торчу».
И лопнула во мне терпенья жила,
И я со смертью перешел на «ты»,—
Она давно возле меня кружила,
Побаивалась только хрипоты.
Я от суда скрываться не намерен,
Коль призовут — отвечу на вопрос.
Я до секунд всю жизнь свою измерил
И худо-бедно, но тащил свой воз.
Но знаю я, что лживо, а что свято, —
Я это понял всё-таки давно.
Мой путь один, всего один, ребята,
Мне выбора, по счастью, не дано.
[1979]
* * *
Я никогда не верил в миражи,
В грядущий рай не ладил чемодана.
Учителей сожрало море лжи
И выбросило возле Магадана.
Но, свысока глазея на невежд,
От них я отличался очень мало:
Занозы не оставил Будапешт,
А Прага сердце мне не разорвала.
А мы шумели в жизни и на сцене:
— Мы путаники, мальчики пока!
Но скоро нас заметят и оценят.
Эй! Против кто? Намнём ему бока!
Но мы умели чувствовать опасность
Задолго до начала холодов,
С бесстыдством шлюхи приходила ясность
И души запирала на засов.
И нас хотя расстрелы не косили,
Но жили мы, поднять не смея глаз.
Мы тоже дети страшных лет России —
Безвременье вливало водку в нас.
[Конец 1970-х]
* * *
Под деньгами на кону
(Как взгляну — слюну сглотну)
Жизнь моя… И не смекну,
Для чего играю.
Просят ставить по рублю…
Надоело — не люблю!
Проиграю — пропылю
На коне по раю.
Проскачу в канун Великого поста
По враждебному, по ангельскому стану,
Пред очами удивлёнными Христа
Предстану.
В кровь ли губы окуну,
Или вдруг шагну к окну,
Из окна в асфальт нырну,—
Ангел крылья сложит,
Пожалеет на лету,
Прыг со мною в темноту,—
Клумбу мягкую в цвету
Под меня подложит.
[1979–1980]
* * *[8]
Проскакали всю страну,
Да пристали кони, буде!
Я во синем во Дону
Намочил ладони, люди.
Кровушка спеклася
В сапоге от ран —
Разрезай, Настасья,
Да бросай в бурьян.
Во какой вояка,
И «Георгий» — вот,
Но опять, однако,
Атаман зовёт.
Хватит брюхо набивать!
Бают, да и сам я бачу,
Что спешит из рвани рать
Волю забирать казачью.
Снова кровь прольётся?
Вот такая суть —
Воли из колодца
Им не зачерпнуть.
Плачут бабы звонко,
Зря ревмя ревём.
Волюшка, Настёнка,
Это ты да дом.
Вновь скакали по степу,
Всё под разным атаманом,
То конями на толпу,
То с верёвкой, то с наганом.
Ах! Как воля пьётся,
Если натощак,—
Хорошо живётся
Тому, кто весельчак.
Веселее пьётся
На тугой карман, —
Хорошо живётся
Тому, кто атаман!
[1980]
ГРУСТЬ МОЯ, ТОСКА МОЯ
(Вариации на цыганские темы)
Шёл я, брёл я, наступал то с пятки, то с носка.
Чувствую — дышу и хорошею.
Грусть-тоска змеиная, зелёная тоска,
Изловчась, мне прыгнула на шею.
Я её и знать не знал, меняя города,
А она мне шепчет: «Как ждала я…»
Как теперь? Куда теперь? Зачем, да и когда?