Честный до конца, Ромен Роллан правдиво вложил в своего «Кристофа» все этические и социальные мечты, все надежды, все ошибки и заблуждения. Огромное художественное и моральное обаяние вещи принесло ей успех, а Ромен Роллану — мировую славу. Но как жестоко ответил капиталистический мир на мечты Ромен Роллана, как безжалостно расправился с ними. Очень скоро после окончания роллановской эпопеи, как послесловие к ней, заговорили пушки мировой войны. Капитализм послал миллионы Кристофов против миллионов Оливье. В чудовищной схватке они умерщвляли друг друга. Кровью залита и гниющими трупами завалена была священная родина — Европа.
Ромен Роллан, застыв от ужаса, видел, как ответила жизнь его мечте. Ему суждено было пережить, может быть, самую сильную в его жизни боль писателя и человека, когда он осенью 1914 года получил письмо от матери молодого французского солдата, который был убит в одном из первых сражений. Она писала:
«Немецкая пуля только что убила нашего единственного сына. Перед отъездом он несколько раз выражал желание написать вам… В ваших книгах обрела вся эта прекрасная молодежь ту силу, тот героизм, которые слишком угашаются критическим духом нынешнего воспитания. Ваши произведения создали настоящих учеников, которых ваше влияние подняло над повседневностью жизни, властно придало им радостное одушевление, позволившее им отправиться на войну мужественно, не оглядываясь огорченно на то, что они покидали… Мне хотелось сообщить вам, чем они вам обязаны, и за них поблагодарить вас».
Роллан писал по поводу этого письма: «Сердце у меня разрывалось от такой благодарности».
В страшной трагической растерянности, в смертельном одиночестве Ромен Роллан покидает свою родину. Он поселяется в Швейцарии, на этом маленьком клочке, на островке в океане мировой бойни. Пробует писать, протестовать, кричать, но его голос не слышен, он тонет в грохоте орудий. Только французская милитаризованная печать, заметив его протесты, награждает его кличкой изменника, предателя отечества. Он хочет поднять другие голоса, обращается к людям, чей авторитет и чье благородство ему казались неоспоримыми. Он пишет знаменитому писателю Германии Гауптману, знаменитому поэту Бельгии Верхарну. Просит их вмешаться, выступить против войны. Его письма к обоим писателям — это поистине потрясающие документы по силе страсти и убежденности. Но разговор идет на разных языках. Гауптман и Верхарн ослеплены, они в угаре военных страстей. Верхарн требует кровавой мести за нарушение бельгийского нейтралитета, а Гауптман всерьез мотивирует проход германских войск через Бельгию, он ссылается на сообщения генерального штаба и как на высший авторитет в смысле правоты — на самого кайзера.
Роллан мечется в моральных страданиях. Он пробует хотя бы временно найти себя в практической работе. Свой кабинет писателя и музыканта он сменяет на огороженную фанерой комнатку в канцелярии Красного Креста. Он наводит справки об убитых, раненых и пропавших без вести, ведет мелкую переписку, тратит на это дни и ночи, стараясь этим хоть в какой-то миллионной доле смягчить страдания людей и свои собственные.
Вскоре он возвращается к своему привычному инструменту работы и борьбы, к литературе. Теперь мы видим Роллана-публициста, пламенного, мужественного, непоколебимого. Но не побеждающего. Потому что, ненавидя войну и страстно мечтая о мире и счастье людей, Роллан не видел подлинных сил, могущих выковать этот мир и счастье, за борьбой неприятельских армий он не видел гораздо более яростной и важной борьбы классов. Искренний в своей ненависти к войне, он при всей силе этой ненависти оставался буржуазным пацифистом, непоследовательным и потому бессильным.
Трагическая безысходность замыкалась кольцом вокруг Ромен Роллана.
Трагическое одиночество в целом мире, одиночество большой личности — какой материал для почтительного наблюдения, для скорбного любования романтически настроенных современников и потомства… Но в том-то и заключается величие подлинно большой личности, что она, пусть даже через большие кризисы, через искания, сомнения, не замыкается в своем субъективном идеализме, переходящем в солипсизм, а находит свое место в эпохе. Таков Ромен Роллан. Тревога мысли, искренность и честность порывов не могли не привести его на единственно верный путь. Он стал искать авангард человечества. И нашел его в рабочем классе и присоединился к нему, к революционному рабочему классу, к его борьбе.
Когда идеи Ленина вспыхнули заревом Октябрьской революции, Роллан сразу повернул к ним свое внимательное, ищущее лицо. Он приветствовал эти идеи, эту борьбу и пошел к ним навстречу. Путь был нелегким и довольно длинным. По многим причинам Ромен Роллану трудно было бежать по этому пути. Но, шагая медленно, он знал, куда идет. И в своей замечательной статье «Прощание с прошлым» он говорил:
«Пусть впоследствии робкими покажутся первые шаги, они решили все будущее… Иди! Теперь уж не до остановки».
И Ромен Роллан прошел этот путь. Прошел действительно без остановки. Он пришел к революционному пролетариату мира. И примкнул к нему не как наблюдатель, не как сочувствующий, не как пассивный сторонник, а как соратник, как активный борец, как воин.
И тут многие ошиблись в своем понимании, в оценках натуры Роллана. В его мирном гуманистическом пацифистском облике им чудились мягкость, безобидность, уклонение от суровых и грубых будней повседневной борьбы. Вопреки таким мнениям, Рол-лан, примкнув к рядам революционного пролетариата, показал себя смелым и убежденным бойцом, лишенным либеральных предрассудков и слабостей…
Иногда сегодняшнего, смелого и воинствующего Ромен Роллана пробуют смутить либерально-пацифистскими аргументами из его же старого и покинутого багажа. Но тщетно. Роллан отвечает словами, полными страсти, уверенности и силы. Он пишет американскому инженеру:
«Пролетарская революция никогда не кичилась либерализмом, и нет никакого смысла требовать от нее того, чего она никогда не обещала и против чего восставала с первых же дней, а именно против немощного и лживого псевдолиберализма, обманывающего западный мир, против этого попустительства, которое на самом деле, в руках людей наиболее влиятельных, богатых и хитрых, служит орудием для того, чтобы править демократиями…»
«Вы уверяете, что будто бы нет никакой войны (против СССР), что она является только оговоркой. Как вы легкомысленны и малосведущи, когда высказываете подобное утверждение. Я пристально, уже пятнадцать лет, слежу за политической и дипломатической историей. Я твердо знаю, что СССР постоянно находился под угрозой коалиции, заговоров и что опасность заметно возросла, когда в Германии пришел к власти Гитлер вместе со своими шутами (Розенберг и К°). Союз Социалистических Советских Республик окружен огненным кольцом фашизмов, империализмов и расовых теорий, воинствующих и делячествующих, которое идет от сэра Детердинга к белогвардейскому кондотьеру, миллионеру Вонсяцкому, состоящему на службе у Японии, от англо-нидерландского золота к американскому золоту и к японскому генеральному штабу, проходя через Берлин, Варшаву и Ригу. Менее чем когда бы то ни было должно советское правительство ослаблять бдительность. Прочность его власти — существеннейшее условие общественного блага…»
Сорок восемь лет назад молодой студент Ромен Роллан, мучимый сомнениями своей творческой жизни, написал письмо яснополянскому мудрецу, гениальному Льву Толстому. Он получил пространный ответ, в котором знаменитый русский писатель предлагал студенту выбирать между этическим совершенством и радостями искусства. Он обрушивался на Шекспира. Он считал музыку «безнравственным наслаждением»… Студент Роллан был растроган вниманием к нему Льва Толстого, но потрясен и удручен существом письма.
Сейчас, через сорок восемь лет, сейчас седой отшельник Вильнева, семидесятилетний Ромен Роллан, получает трогательные и радостные письма от пионерок колхоза «Ясная Поляна». Советские дети пишут ему о радости бытия, о высоких наслаждениях искусством, о Бетховене и Бахе, которые пришли в сельские дома вместе с колхозной культурой, с Советской властью, с социализмом. И эти письма согревают сердце великого писателя, они молодят его пристальный, слегка сумрачный взгляд. Этих и им подобных писем сотни и тысячи; крепкие жизненные нити протянулись из огромной страны на маленький клочок, затиснутый между Францией, Германией, Италией, на тихий швейцарский дом, где пишет, где борется с войной и фашистским варварством великий писатель-гуманист.