— Да, в самом деле это ненормально.
— Ненормально? Это попросту безобразно! Это черт знает что! Да разве кого-нибудь убедишь? Только душа болит за социализм.
— Но вот вы сами, зачем вы, например, Эдуард Карлович, согласились пойти на работу не по специальности? Один смотрит на другого, вы подали пример, — вот и получается каша.
— А разве я по доброй воле пошел в Наркомторг? Меня обстоятельства принудили! Сидел я, заведовал секцией судостроения в Гомзы, а потом из-за склоки пришлось уйти и искать себе новой ответственной работы. Мне себя не жалко, я без хлеба не останусь, я, как видите, вот уже третий год в Наркомторге на ответственной работе. Мне, как незаменимому, отпуска не дают. Но каково достается нашему советскому судостроению! Кто им командует?! Мне это тяжело! У меня за это душа болит!
— Кто же вас выжил из Гомзы? И за что?
— Да мало ли кто. Всех склочников ие упомнишь. Плохо, говорят, разбирается в технических вопросах. Это я плохо разбираюсь! Я, квалифицированный инженер, кораблестроитель с многолетним стажем!.. Кто же тогда разбирается?!
— Вы где кончили институт?
— У себя на родине, в Швеции, Стокгольмский политехникум. По судостроительному факультету. Там, знаете, учат всерьез, не то что у вас, тяп-ляп.
— Вы отлично говорите по-русски…
— Обрусел сильно. Но ведь вообще мы, шведы, морской народ, языки знаем в совершенстве. Лично я, не скажу много, а шестью языками, кроме родного, владею в совершенстве. Английским, норвежским, финским, французским, польским и вот — русским.
— Вы и зачеты все сдали там, в Стокгольме?
— А то как же! Все зачеты мною сданы.
— А диплом ваш где?
— Где же ему быть! Само собой, в моем личном архиве. Хотя, припоминаю, затерял его где-то во время гражданской войны. Да разве в дипломе дело, в бумажке! Диплом инженерский вот где должен быть!
И «старый» кораблестроитель выразительно постучал себя пальцем по лбу.
— Это правильно… Скажите, товарищ Воловский, у вас там высшую математику, конечно, проходили?
— А то как же! Это только у вас, знаете, все тяп да ляп, политграмота…
— Простите, у нас высшая математика проходится во всех втузах и даже в ряде техникумов. Не скажете ли вы, Эдуард Карлович, в чем назначение дифференциального исчисления?
Воловский недоуменно и иронически поднял бровь.
— Вы, кажется, вздумали меня проверять? Однако!..
— Ну, проверять не проверять — просто любопытно. Ведь вы знаете это?
— А то как же. Знаю, но точно, по параграфу ответить не смогу. Где же все упомнить! За годы практической работы эти школьные формулировки выветриваются.
— Тригонометрию вы знаете?
Эдуард Карлович сухо отодвинулся.
— А то как же. По-вашему, мне уж и тригонометрии не знать. Довольно странно спрашивать об этом у инженера.
— Если синус икс равен единице, чему равен икс? Инженер Воловский нервно засмеялся:
— А шут его знает, чему равен икс! Ну, забыл, забыл, каюсь, хе-хе… Бросимте эту муру с экзаменом. Скушно.
— О нет, это только становится интересным! Возьмите, будьте добры, карандашик, напишите: синус, косинус, тангенс. Возмущенно дергая плечами, Воловский помедлил над бумагой и презрительно начертил «С, К, Т».
— Разве они так обозначаются? Ведь во всем мире синус пишется Sin, косинус — Cos, тангес — Tg!
— Н-не знаю… У нас в институте проходили так.
— И вы станете утверждать, что в шведском институте писали русскими буквами, когда в России эти термины пишутся латинскими?
В наступившей длительной тишине Эдуард Карлович пристально рассматривал пуговку на своем рукаве. Тикали часы.
— Итак, гражданин Воловский, вы окончили политехнический институт?
— Ну, насчет института я слегка преувеличил. Да разве в этом дело! Важны практические знания. А формально я сдал экстерном в объеме средней школы.
— В объеме, говорите? Ну-ка, скажите, чему равен объем шара?
— Объем шара, объем шара… Смотря какая поверхность.
— То есть как какая поверхность? Гладкая или шероховатая?
— Ну да… Хотя точно не скажу.
— Объем шара равен 4πR3/3. Ну, а чему равно π?
— Не помню… Давайте условимся, что я сдал в объеме пяти классов, и кончим этот разговор.
— Значит, вы сдали за пять классов?
— Да, за пять… — Спец из Наркомторга вытер платком лоб и смял в кулаке свою холеную рыжеватую бороду. — За пять, хотя не по всем предметам. По некоторым.
— Ну, а арифметику вы знаете хорошо?
— А то как же! Многое забывается, но в основном, конечно…
— Какие числа делятся на три?
— Нечетные.
— Тридцать один и тридцать пять делятся на три?
— Не делятся.
— Гражданин Воловский, число 53 235 делится на три?
— Не делится.
— Разделите, господин Воловский!!
— Случайно разделилось.
— Вы хоть сельское училище кончили? Скажите прямо!
— Н-не совсем, Я в вечерней школе занимался, По четыре дня в неделю, два часа в день.
— Скажите… Воловский, вы подтверждаете, что владеете шестью языками? Напишите по-английски: «Олл райт». Побелевшая от возмущения бумага ощутила на своей поверхности дрожащие буквы: «Ol rait».
— Не так, Воловский. Спросите у пионеров, они учатся английскому по «Комсомольской правде». Надо писать: «All right».
— Не знал…
— Теперь напишите по-шведски, на вашем родном языке…
— Ой, не надо! Насчет Швеции я преувеличил. И родился я не столько в Стокгольме, сколько в Виленской губернии, в Ошманском уезде, в Воложенской волости.
— Вот такие-то дела, Эдуард Карлович…
— Да уж какой я Эдуард Карлович! Прямо сказать, Георгий Павлович я. Как одна копейка. И кораблей, прямо сказать, не строил. Конторщиком в порту был, ордера писал. Душа болит…
И именем, и отчеством, и более важными подробностями жизни Эдуарда, то бишь Георгия Карловича, то бишь Павловича Воловского, а равно всеми деталями его процветания в Наркомторге, Гомзы и других органах любознательно заинтересовалось ОГПУ.
Но было бы неразумно очень веселиться по поводу провала липового специалиста на простейшем экзамене.
Провалился не аферист Воловский. Наоборот, он блестяще выдержал экзамен! Правда, экзамен не на инженера-кораблестроителя, а на первоклассного авантюриста, сумевшего ряд лет дурачить важнейшие учреждения, пребывать в центре, у самого руководства промышленным импортом для нашей индустриализации.
Провалились на Воловском и еще до сих пор проваливаемся на других, ему подобных, мы сами — сих пор не научившиеся культурно работать, проверять, хотя бы простейшим образом, людей, сидящих на центральных, командных пунктах нашего хозяйства.
1930
Метатели копий
Если вы член жилтоварищества, а стенки в квартире тонкие и над ухом у вас соседи круглые сутки жарят на граммофоне, да еще одну и ту же надоевшую, допотопную пластинку «Гайда, тройка, снег пушистый», — садитесь и пишите жалобу.
А если уж пишете, — пишите с умом. Пишите по моде. Мода вся в начальных строчках:
«В правление жилтоварищества дома № 742 по Мелиоративно-Благовещенскому переулку. Копия граммофонной фабрике «Трудовой фокстрот». Копия 96-му отделению милиции. Копия бюро секции здравоохранения при райсовете. Копия редакции газет: «Правда», «Известия ЦИК», «Рабочая Москва». «Комсомольская правда» и «Гудок». Копия сектору контроля НК РКИ СССР, товарищу Ройзенману. Копия международному кооперативному альянсу. Копия председателю ЦИК СССР тт. Калинину, Петровскому. Настоящим категорически протестую против незаконной и нарушающей правила общественного порядка игры на музыкальных инструментах, происходящих…»
— Откуда, — спросите вы, — такая мода?
Мода пошла сверху. От начальства. Из учреждений.
Каждое утро, лишь только в присутственных местах часы пробьют девять, — машинистки закладывают в ундервуды толстые пачки хорошей белой бумаги, прослоенной жирной копиркой. И стучат, и множат, и раскладывают по конвертам, и запечатывают.