После того, как председатель зачитал весь протокол, он спросил Ван-дер-Люббе, действительно ли все так было. На это Ван-дер-Люббе отвечает: «Да».
Таким образом, неожиданно вытекает, что, вопреки прежним утверждениям обвинения, Ван-дер-Люббе один поджег рейхстаг.
Когда председатель кончает допрос Ван-дер-Люббе, Димитров пытается что-то сказать журналистам, но полицейские не дают ему говорить, угрожая побоями.
В общем, итог «славной деятельности» судьи Бюнгера — полный провал всех утверждений официального обвинения. Удивительно ли, что так срочно понадобился перерыв?
Десять дней Лейпцига подтвердили
выводы международной
следственной комиссии
4 октября
Сегодня в зале Географического общества открылась новая сессия следственной комиссии по делу о поджоге рейхстага, продолжающей свою работу после Лондона
Заседание открывается под председательством знаменитого французского юриста Моро Джиаффери. В середине заседания ожидается прилет на самолете из Голландии члена комиссии Бекер-Норт. В президиуме — Бержери, Гейс, бельгиец Вермейлен, швед Брантинг, англичанин Лаусон.
Открывая заседание, председатель Моро Джиаффери говорит: «Мы не являемся контртрибуналом, как нас часто называет пресса. Мы не играем в судей. Наша задача несравненно более серьезна и важна. Положение вещей в Германии сейчас таково, что нет никаких гарантий полного объективного расследования обстоятельств, связанных с пожаром рейхстага, и заслушания ряда важнейших свидетелей и показаний. Наш долг — сделать все возможное для полного и всестороннего раскрытия правды о пожаре рейхстага. Выполнению этого долга служила первая и теперь служит вторая сессия нашей комиссии».
Депутат французского парламента Гастон Бержери делает доклад о ходе процесса в Лейпциге. Бержери устанавливает, что первыми десятью днями процесса не только не опровергнуто решение лондонской сессии, но, наоборот, подтверждено. Докладчик доказывает рядом ярких примеров, что сам лейпцигский суд вынужден был считаться с фактом лондонского разбирательства.
Делая обзор первой части процесса, Бержери прежде всего отмечает «чудесное превращение» Ван-дер-Люббе, который в период предварительного следствия был вполне нормален и давал обширные показания, а на публичном заседании суда вдруг оказался окаменелым психопатом, не произносящим ни слова. Загадка таинственного поведения главного подсудимого остается наиболее «театральным» моментом первых дней процесса. Еще более занимательно поведение защитника Ван-дер-Люббе, который вместе с подсудимым почти совершенно устранил себя от участия в судебных прениях.
Десять дней лейпцигского процесса не дали ничего для доказательства вины четырех подсудимых-революционеров. Совершенно смехотворны улики, которыми оперируют на суде. Провалившимися надо считать также попытки причислить Ван-дер-Люббе к коммунистам.
Сам голландец это отрицал и отрицает. Полицейский инспектор Гейзиг на вопрос, почему он считает Ван-дер-Люббе коммунистом, отвечает: «Это мое общее впечатление». Свидетель Панкнин считает, что Ван-дер-Люббе был членом партии, потому что у него была какая-то карточка красного цвета.
В противовес этой болтовне Бержери приводит свидетельства друзей Ван-дер-Люббе — голландцев Альбада и Финка, которые на страницах голландской прессы характеризуют Ван-дер-Люббе как врага коммунистов и протестуют против извращения их показаний германской полицией. В результате первой части процесса следственная комиссия может повторно установить непричастность четырех революционеров к поджогу и непринадлежность Ван-дер-Люббе к коммунистам.
Далее Бержери отмечает неудачную попытку следствия связать нынешнее обвинение болгарских коммунистов со взрывом собора в Софии. Он приводит телеграмму бывших болгарских министров, политических противников Димитрова, опровергающих всякую возможность его участия в поджоге.
Переходя к вопросу, мог ли Ван-дер-Люббе поджечь рейхстаге одиночку, Бержери отмечает противоречие в этом вопросе, выраженное в заявлениях председателя суда и следователя Фогта. Далее он вскрывает стратегический замысел обвинения: из признания Ван-дер-Люббе в намерении совершить три поджога в Нейкельне сделать вывод о возможности поджога им рейхстага. «Мы видим, однако, — подчеркивает Бержери при общем смехе зала, — что три более легких покушения Ван-дер-Люббе в одиночку никак совершить не удалось, а четвертое, несравненно более трудное и во много раз более сложное, Ван-дер-Люббе удалось как нельзя лучше».
Бержери обращает всеобщее внимание на последнюю перед поджогом ночевку Ван-дер-Люббе в полиции в Генигсдорфе, по поводу которой суд не нашел нужным наводить никаких подробных справок. Весьма важным остается и другой момент: нахождение у Ван-дер-Люббе паспорта Ван-дер-Гена, имя которого всплыло среди национал-социалистских кругов городка Зерневица.
Бержери кончает требованием, обращенным к лейпцигскому трибуналу: не только признать невиновными четырех обвиняемых революционеров, но и раскрыть имена подлинных поджигателей рейхстага, сообщников и инспираторов Ван-дер-Люббе.
В напряженной тишине на помост заседания всходит первый из новых свидетелей, вызванных на новую сессию, Коларов.
Комиссия узнает, что Коларов был депутатом болгарского парламента с 1912 по 1923 год и сейчас является членом ЦК Болгарской компартии, членом его заграничной делегации, членом президиума Исполнительного комитета Коммунистического Интернационала.
Отвечая на вопрос Моро Джиаффери о личности Димитрова, Коларов рисует яркий образ кристально-чистого политического борца, личные убеждения которого всегда отвечали программе Коминтерна и Болгарской компартии, в руководстве которой он состоял. Поэтому особенно диким и возмутительным является обвинение подобного человека в провокационном акте индивидуального террора.
Рядом фактов Коларов доказывает далее позорное, преступное сотрудничество между болгарскими и германскими правящими кругами по делу о поджоге. Болгарское правительство не приняло никаких шагов для обеспечения права судебной защиты для четырех своих подданных. В Болгарии была разогнана рабочая демонстрация протеста против расправы с Димитровым и его товарищами. Автор брошюры о процессе Пенкин осужден в Болгарии на десять лет тюрьмы. Зато гнусное усердие проявила болгарская полиция, помогая организаторам суда в Лейпциге. Об этом дружеском содействии открыто заявил газетам начальник болгарской полиции Тодоров.
Председатель задает Коларову вопрос, как он расценивает аргументы, приводимые в лейпцигском суде в подтверждение виновности болгар в поджоге.
В своем ответе Коларов указывает, что следователь Фогт приписывает Димитрову и другим участие во взрыве Софийского собора.
— Кто снабдил Фогта подобными справками? — говорит Коларов. — Снабдило болгарское правительство. Между тем Димитров, Танев и Попов никогда не были осуждены и никогда даже не обвинялись во взрыве собора. Об этом хорошо знают в Болгарии.
Рядом вопросов, поставленных Коларову, комиссия устанавливает полную непричастность трех болгарских коммунистов не только к поджогу, но вообще к внутренним германским делам.
Отдельно останавливается Коларов на подлых попытках опорочить личную жизнь Димитрова. Заразив своим волнением весь зал, Коларов рассказывает о полной лишений подвижнической жизни профессионального революционера, всегда преследуемого шпионами и убийцами, подстерегающими каждый шаг.
— Личная жизнь Димитрова, — заканчивает Коларов, — может служить образцом для каждого пролетарского революционера.