Наконец, когда карета въехала в обнесенный оградою сад и остановилась перед двухэтажным домом, Шошибхушон умолк.
Не спрашивая ни о чем, он последовал за слугою в дом.
В комнате, в которую он вошел, со всех сторон стояли вдоль стен стеклянные шкафы с рядами книг в разноцветных переплетах. При этом зрелище он почувствовал, словно он вторично выпущен из темницы. Эти красивые книги с золотыми обрезами показались ему какими-то знакомыми, величественными воротами, ведущими в мир блаженства..
На столе тоже лежало что-то вроде книг. Близорукий Шошибхушон, наклонившись, увидел несколько старых, сломанных грифельных досок, несколько старых тетрадей и ветхие «Чарупатх», «Котхамалу» и «Махабхарату» Каширама Даса[124].
На деревянной рамке грифельных досок написано было большими буквами почерком Шошибхушона: Гирибала Деби. Это же имя написано было тем же почерком и на тетрадях и книгах,
ТогДа Шошибхушон понял, где он находится. Его сердце забилось. Он взглянул через окно — и что он увидел? Свой маленький домик за оградой, грязную деревенскую дорогу, девочку в полосатом платье, — всю свою тогдашнюю мирную, беззаботную жизнь.
В этой счастливой жизни — не было ничего необычайного, ничего исключительного; день за днем протекал в незаметном счастье; и на фоне его собственных занятий обучение маленькой девочки чтению и письму было совершенной мелочью; и все же эти дни; протекавшие в безлюдной деревенской глуши, этот неприметный покой, это неприметное счастье, личико этой неприметной девочки — все это засветилось перед ним, как недоступная, вневременная, небесная мечта. Картины и воспоминания тех дней, смешавшись в его душе с бледным солнечным светом дня и со все неумолкавшим в нем напевом вайшнавитского гимна, звучали в, нем каким-то сверкающим пением. Образ этой девочки, с измученным от обиды выражением лица, посреди узкой, грязной деревенской улицы, посреди окружающей пустоши, явился перед его умственным взором, как какое-то небесное видение, исполненное глубокого пафоса. Жалобные звуки гимна снова зазвенели в его ушах, и ему казалось, словно неизреченная боль самого сердца мира отражалась в личике этой деревенской девочки. Закрыв лицо ладонями и опершись локтями на этот стол, где лежали грифельные доски, книги и тетради, он словно забылся в сновидениях о тех днях.
Услышав легкий звук шагов, он очнулся. Перед ним, держа на серебряной тарелке фрукты и сладости, стояла в молчаливом ожидании Гирибала. Он поднял голову, и в это мгновение Гирибала, одетая в белое вдовье одеяние без всяких украшений, преклонила колени и простерлась перед ним в безмолвном пранаме. Когда вдова поднялась с пола и всмотрелась с любовью и состраданием в иссохшего, бледного, исхудавшего Шошибхушона, слезы переполнили ее глаза и потекли по щекам.
Шошибхушон попытался было задать ей обычные вопросы о здоровье, но не мог выговорить ни слова;, подавленные слова и слезы, не находя выхода из сердца, словно застыли в горле. А толпа паломников, собирая милостыню, подошла к дому и, остановившись перед дверями, запела, все повторяя припев:
1894
Судья
1
Когда, после ряда превратностей судьбы, достигши 38-летнего возраста, Кхирода увидела, что муж, в доме которого она, казалось, нашла успокоение, бросил ее, как старое платье, то искать себе снова жизненный приют ради куска хлеба показалось ей невыносимо унизительным.
Когда кончается молодость, наступает в жизни человека осенняя пора, исполненная глубокого мира и красоты, — созревает жатва жизни. Тогда все весенние тревоги юности теряют свой смысл. К этому времени человек заканчивает постройку своего жилья в мире, куда он пришел. Созревши в лишениях и достижениях, в счастье и горе, внутренняя личность человека приобретает устойчивость; наши стремления покидают недоступный, обманчивый мир ложных надежд и возвращаются в тесные домашние стены скупо отмеренных нам сил; тогда нас не влечет уже восторженный взор новой любви, и мы начинаем лучше ценить прежнюю. Грация и свежесть юности исчезают, но нестареющая внутренняя личность за истекшее долгое время нашла более отчетливое свое выражение в лице, в глазах; улыбка, взгляд, голос — все пронизано ею. Мы перестаем тогда надеяться на до, что нам не дано, перестаем скорбеть о тех, что нас покинули, прощаем тех, что нас обманули, научаемся любить тех, кто нам близок; мы сближаемся теснее с теми, кто остался у нас после всех бурь, мучений и разлук, и, создав себе надежное гнездо в кругу прочной, испытанной, давней дружбы, примиренно отказываемся от всяких поисков и вожделений. Но те, кто на склоне жизни обречены все еще хлопотать и заботиться о накоплении, о знакомствах, об обманчивых связях с людьми; те, кто и тогда еще не уготовили себе ложа отдыха, кому и тогда еще не зажжен вечерний светильник при возвращении домой, — те, поистине, несчастные из несчастных.
В тот день, когда Кхирода, проснувшись утром, увидела, что ее супруг накануне сбежал, взяв с собою все ее драгоценности и деньги, убедилась, что ей нечем платить за квартиру и не на что купить молока мальчику, когда она подумала о том, что на тридцать девятом году она никого не может назвать своим, что у нее нет дома, где она могла бы жить и умереть; когда ей пришло в голову, что теперь ей снова, придется, отерев слезы, смазать глаза коллирием, выкрасить лаком губы и щеки и, скрывая всяческими уловками свой действие тельный возраст, весело улыбаясь, с бесконечным терпением расставлять вновь. свои сети для уловления новых сердец, — тогда Она, заперши дверь, бросилась на пол и провела весь день без еды, словно умирающая. Настал вечер; в неосвещенной комнате сгущался мрак. В это время случайно один прежний поклонник подошел к двери и стал стучаться, называя ее по Имени; Кхирода, с метлой в руке, бросилась к двери и распахнула ее, разъяренная, как тигрица, и непрошеный гость, не ожидавший такого приема, поспешил удалиться.
Мадьчик, который раньше плакал от голода и заснул, лежа под кроватью, проснулся от шума и, испуганный темнотою, еле слышным голосом, плача, стал звать: «Мама, мама».
Тогда Кхирода, крепко прижав к груди плачущего ребенка, выбежала с быстротою молнии из дома и бросилась в соседский колодец.
Услышав плеск, соседи, со светильниками в руках, сбежались к колодцу и быстро вытащили ее и ребенка, Кхирода была без сознания, а ребенок захлебнулся, и вернуть его к жизни уже не удалось.
В больнице Кхирода вскоре поправилась, но судья поместил ее в тюрьму по обвинению в убийстве ребенка.
2
Судью зовут Мохит Мохан Дотто. Он присудил Кхироду к повешению. Ссылаясь на тяжелое положение обвиняемой, адвокаты пытались спасти ее жизнь, но это не удалось. Судья не усматривал никаких смягчающих ее вину обстоятельств.
Для этого у него были особые основания. Он, правда, называл индийских женщин богинями, но это не мешало ему питать к женскому полу сильнейшее недоверие. Он находил, что женщины в высшей степени склонны к нарушению семейных уз и что, если правосудие будет хотя в малейшей степени потакать им в этом, в обществе не останется ни одной порядочной женщины.
Для того чтобы понять источник этого его убеждения, нам придется рассказать страницу из истории его молодости.
124
Каширам Дас — бенгальский поэт XVI века, переложивший на бенгальский язык великую индийскую эпопею «Махабхарата».