Они не заметили, как отворилась дверь и вошел господин управляющий.
— Это что еще такое? — услышали они грозный окрик.
Мальчик побледнел и задрожал от страха. Еще бы, ведь
теперь обнаружится причина, по которой Чунилал перепутал все даты на экзамене по истории! Безуспешно пытался он спрятать картину под своей курткой, этим он только выдал себя. Когда же Говинд вырвал картину и увидел, что на ней нарисовано, то окончательно пришел в ярость.
— Это еще хуже ошибок в хронологии! — закричал он и разорвал картину на мелкие кусочки. Чунилал разрыдался.
Услышав плач сына, Шоттоботи выбежала из молельни, где обычно проводила одиннадцатый день каждого лунного месяца[168]. Глазам ее представилась картина: Чунилал на полу, рисунок разорван в клочки, а Говинд собирает эти многочисленные доказательства преступления, чтобы выбросить их, чтобы от них не осталось и следа.
До сих пор Шоттоботи, помня о том, что Говинд стал хозяином дома по воле ее мужа, терпеливо сносила все его выходки. Но сейчас она воскликнула, дрожа от негодования:
— Зачем ты порвал картину Чунилала?
— Он что же, собирается бросить ученье? Представляю, что из него выйдет!
— Пусть лучше станет нищим, — проговорила Шоттоботи, — но пусть никогда не будет похожим на тебя! Я мать, и я хочу только одного — чтобы то богатство, которым его наградил всевышний, принесло ему больше радости, чем тебе все твои монеты!
— Не надейтесь, что я так спокойно откажусь от своих обязанностей, — отрезал Говинд. — Завтра же отправлю мальчишку в интернат, иначе он здесь совсем свихнется.
Утром Говинд ушел в контору. Дождь лил как из ведра, по улицам текли реки воды.
— Пойдем, сынок, — сказала Шоттоботи, беря сына за РУКУ-
— Куда, мама?
— Уйдем отсюда навсегда.
Когда они подошли к дому Ронголала, вода уже была им по колено. Они вошли в дом.
— Я поручаю его тебе, — сказала Шоттоботи. — Спаси его от поклонения монете!
1929
Незнакомка
I
Сейчас мне двадцать семь лет. Моя жизнь интересна не продолжительностью и даже не добродетелью, а одним событием, воспоминание о котором я бережно храню в памяти. Оно сыграло для меня такую же роль, какую играет пчела в жизни цветов.
История моя коротка, и я тоже буду краток. Те из читателей, кто осознал, что м. алое не значит маловажное, несомненно поймут меня.
Я только что сдал выпускные экзамены в колледже. Еще в детстве мой учитель имел все основания шутить надо мной, сравнивая меня то с цветком шимул[169], то с красивым, но несъедобным плодом макал, называть «прекрасным пустоцветом». Я очень обижался тогда, но с годами пришел к мысли, что, если б мне довелось начать жизнь сначала, я все же предпочел бы красивую внешность, даже при условии, что это будет вызывать насмешки учителя.
Какое-то время отец мой был беден. Потом, занимаясь адвокатурой, он разбогател, однако пожить в свое удовольствие ему так и не довелось. Лишь на смертном одре он впервые вздохнул с облегчением.
Когда отец умер, я был совсем маленьким. Мать одна воспитывала меня.
Она выросла в бедной семье, поэтому никак не могла привыкнуть к нашему богатству, да и мне не давала забыть о нем.
Меня очень баловали в детстве, и, кажется, именно поэтому я так и не стал взрослым. Даже сейчас я напоминаю младшего брата Ганеши, сидящего на коленях Аннапурны[170].
Надо сказать, что воспитывал меня дядя, хотя я был младше его всего лет на шесть. Как песок реки Пхалгу пропитан ее водой, так и дядя всецело был поглощен заботами о нашей семье. Все решал он один. И жил я очень беспечно.
Отцы, у которых дочери на выданье, должны согласиться, что женихом я был завидным. Я даже не курил. Говоря откровенно, быть паинькой не составляет особого труда, вот я и был им. Я обладал завидной способностью во всем следовать советам матери, впрочем, не следовать им я был просто не в силах. Я был готов в любой момент подчиниться власти женской половины дома, а для девушки, выбирающей себе жениха, это немаловажное обстоятельство..
Многие знатные семьи выражали желание породниться с нами. Но дядя (на земле он был главным доверенным лицом бога, вершившего мою судьбу) имел на этот счет свое особое мнение. Богатые невесты его не прельщали. Пусть, решил он, девушка войдет в наш дом с покорно опущенной головой. Но в то же время деньги были его кумиром. И дядя рассудил так: отец невесты вовсе не должен слыть богачом, главное, чтобы он дал солидное приданое и в любой момент согласился оказать нашей семье услугу. К тому же он не должен обижаться, если в нашем доме ему вместо кальяна* подсунут дешевую хукку[171] из кокосового ореха.
В это время в Калькутту приехал в отпуск мой друг Хориш, который работал в Канпуре. И я сразу потерял покой, потому что он сказал:
— Есть одна замечательная девушка.
Дело в том, что незадолго до его приезда я получил степень магистра искусств и мне предстояли бессрочные каникулы: сдавать экзамены больше не нужно, а искать работу, служить — незачем. Я не привык думать о себе, да и не хотел. Дома обо мне заботилась мать, а вне дома — дядя.
И в этой пустыне безделья возник мираж, заслонивший собою весь мир. Он возник в образе прекрасной девушки, созданной моим воображением. В небе мне чудились ее глаза, в дуновении ветерка — ее дыхание, а в шелесте листьев я ловил ее нежный шепот.
И вот, как я уже сказал, именно в это время приехал Хориш и сообщил: «Есть одна замечательная девушка…» Я задрожал, будто молодые листочки на весеннем ветру.
Хориш был человеком веселым и обладал способностью интересно рассказывать, к тому же сердце мое жаждало любви,
— Поговори с дядей, — попросил я друга.
Никто не умел развлекать так общество, как Хориш. Везде он пользовался успехом. Дядя, недолго побеседовав с ним, уже не хотел его отпускать. Разговор происходил в гостиной. Дядю интересовала не столько сама невеста, сколько дела ее отца. Оказалось, все обстоит так, как ему и хотелось. Некогда полная чаша богатства их семьи сейчас опустела, но на дне кое-что осталось. Не имея средств жить так, как того требовала честь рода, они покинули родные места и уехали на запад страны. Девушка — единственная дочь, и отец, конечно, без колебаний отдаст ей в приданое все, что осталось от былого богатства..
Дядю это вполне устраивало. Только одно его смущало — девушке уже исполнилось пятнадцать лет[172].
— Не пользуется ли их род дурной славой? — беспокоился он.
— Совсем нет, — заверил его Хориш. — Просто отец не может найти достойного жениха. Женихи сейчас очень поднялись в цене, к тому же семья их разорена. Отец ждал, ждал, а тем временем девочка выросла.
Как бы то ни было, речи Хориша возымели свое действие, и дядя смягчился.
Переговоры о свадьбе прошли без осложнений. Весь мир, простирающийся за пределами Калькутты, казался дяде частью Андаманских островов. Только однажды он по какому-то особому случаю ездил в Канагар. Будь мой дядя Ману, он не преминул бы издать закон, строжайше запрещающий переходить даже Ховрский мост.
Мне очень хотелось самому взглянуть на девушку, но о поездке я и заикнуться не посмел. Для благословения невесты решили послать моего двоюродного брата Бину. На его вкус и здравый смысл я мог вполне положиться.
— Недурна, — заявил он по возвращении. — Чистое золото!
Обычно Бину был сдержан в своих оценках. Там, где мы восклицали «превосходно», он говорил «сносно». И я понял, что мой брак не посеет вражды между богами Праджапати[173] и Камадевой[174].
168
…где обычно проводила одиннадцатый день каждого лунного месяца… — В древнем индийском календаре месяц определялся сменой фаз луны; одиннадцатый день месяца считается посвященным богу Вишну, благоприятным для любых начинаний.
171
Хукка — прибор для курения табака, в котором табачный дым пропускается через воду; кальян — подобный же прибор, но обычно богато отделанный.
172
…исполнилось пятнадцать лет… — В прежние времена в Индии было в обычае выдавать девушек замуж в очень раннем возрасте. Обеспокоенность дяди вызвана тем, что девушка по тогдашним представлениям уже «пересидела».
173
Праджапати — букв, «повелитель рожденных», эпитет верховного бога Брахмы, считающегося покровителем брака.