Над ржавою гнилью оврага
В смешении света и мглы,
Как клочья истлевшего флага,
Взметаются хлопья золы.
На трактах, телами мощенных,
Господствует чертополох.
Но в пепле неотомщенных
Отмщенья огонь не заглох.
Чтоб мы, вспоминая о прошлом,
Очистились в этом огне,
Земля, прилипая к подошвам,
«Запомни!» — взывает ко мне…
Как слово прощанья, прощенья,
Как тяжесть чугунной плиты,
Как накануне решенья
Внезапный прилив немоты, —
Так тяжко воспоминанье
О них, кого больше нет…
Погибшие в газовой бане
Любили любовь и рассвет,
Стихи и ночные аллеи,
Где слышен дроздов разговор.
О память! Она тяжелее
Громоздких гранитных гор…
Но тех, кто хранит эту память, —
Их много, им нет числа.
Та память убийц достанет
Из всех нор, из любого угла.
Серый пепел витает над нами,
Мечется ветер сквозной,
Серыми семенами
Засеяв простор земной,
Чтоб внукам в предостереженье
Посев тот однажды взошел,
Чтоб легок он был, как забвенье,
Как память людская, тяжел.
Чтоб, глядя на эти всходы,
Миллионы людей земли
Во имя любви и свободы
От гибели мир берегли.
Ведь те, кто поверил в надежду,
Не устрашатся угроз.
В зеленую чудо-одежду
Рядятся ветви берез.
И голуби — шумные звенья —
Плывут над холмами золы,
Легки, как людское забвенье,
Как память людей, тяжелы.
Освенцим — Биркенау, лето 1949 года
Перевод Л. Гинзбурга.
Осень в наших садах. Падают яблоки,
Прерывая напев, и содрогнется лес,
Когда северный ветер
Сокрушит мертвецов лесных.
Ибо в этом закон: пасмурным сумраком
Сон грядет, и томит жажда великая,
В тишину погружая,
Когда пламенный день померк.
Вместе с ветром они тоже летят на юг.
Ночью над головой вещие крылья птиц.
Тем, кто брошен в дороге,
Брезжит обетование.
И народы живут волей таинственной.
Видят, стойкие, свет выше высоких гор,
И тогда не удержишь
Потрясенных началом дня.
Но когда в небеса смотрит оставленный,
Где вот-вот пропадут неудержимые,
Над горами, над бездной
И над морем бесстрашные,
И в призванье своем вечно без устали,
Заблудившись в пути, обремененные,
Темноту обгоняя,
Не теряя своей мечты, —
Образ новых времен брезжит ему вдали,
То, что было давно смертному вверено,
Веет в сумраке тихом,
И прекрасен такой рассвет.
Ах, настанет потом день ослепительный,
И в полдневной борьбе он задыхается,
И враждебные крики
Раздаются в смятении.
Облака! Облака! Символы грозные!
Свет в сиянье высот, где замолкает скорбь!
К вам, бесстрашно прекрасным,
Устремляются взор и вздох.
Над водой ледяной, вниз по течению рек,
И над шумом лесов, и над равнинами,
И над черным утесом,
Разбивающим ярость волн,
Где стальная стрела опережает звук,
Настигая орла; бурю сулят в ночи
Башни на горизонте,
Когда в светлом пространстве дождь.
Нет покоя нигде. Всюду, и здесь и там,
Этот горький разлад, ибо спокон веков
Спор неслыханный длится:
Спор Сегодня с Грядущим днем.
Скудость веку претит. Вырастет новое.
И поэт вдалеке славит по-прежнему
Наше новое счастье:
Все, что здесь без него цветет.
1958
Перевод В. Микушевича.
ЛЕЙТЕНАНТ ЙОРК ФОН ВАРТЕНБУРГ[2]
Хочу сразу оговориться: рассказ этот навеян новеллой американского писателя Амброза Бирса.
В бледном свете туманного августовского утра приговоренные к казни, побелев от страха, различили посреди окруженного каменной стеной, посыпанного песком тюремного двора очертания виселицы. Все осужденные были офицерами — из числа тех, что двадцатого июля этого года с отчаянием в душе, сами не веря в успех, попытались, внезапно подняв мятеж, свергнуть диктатуру, которая заковала страну в кандалы, становившиеся день ото дня все более тяжкими, и ввергла ее в войну на уничтожение, восстановив против нее весь мир. Один из заговорщиков, полковник граф фон Штауфенберг должен был покончить с тираном, чье имя стало символом всей системы государственного управления. Попытка не удалась; не удалось и восстание в столице. Те из заговорщиков, кто не пал в схватке и не покончил с собой, вскоре предстали перед так называемым «Народным судом» — чудовищным орудием террористического режима, и судьи, беспощадные фанатики, приговорили их к смертной казни через повешение.
вернуться
Только смерть героя этого рассказа в августе 1944 года и его имя — подлинные факты. Все остальные обстоятельства вымышлены (прим. автора).