В 1945 году Хермлин, еще будучи в эмиграции, публикует в Швейцарии два сборника стихов: «Мы не замолкнем» и «Двенадцать баллад о больших городах». После войны эти лирические циклы, пополненные и несколько переработанные, выходят под названиями «Дорогами ужасов» и «Двадцать две баллады». В них звучит и тоска по отнятой родине, и ненависть к нацистам, и стыд за тех, кто стал орудием Гитлера, и скорбь по загубленным фашистами героям. Но Хермлин говорит не только о том, что его терзает, — он твердо верит в победу, которую в конце концов одержат защитники человечества, в первую очередь — советские люди. Седьмого ноября 1942 года в подпольном французском журнале, который издавал Поль Элюар, появилось стихотворение Хермлина «Баллада о защитниках городов», в котором славится подвиг Советского Союза, укрепившего в людях надежду, что «воля близка».
После разгрома нацистского рейха Хермлин некоторое время жил в Западной Германии, выступая по радио с литературно-критическими обзорами. В 1947 году он переехал в Восточный Берлин, чтобы быть вместе с теми своими соотечественниками, которые решили раз и навсегда покончить с проклятым наследием минувшего и построить истинно демократическое государство.
И в этот период своего творчества Хермлин продолжает обращаться к теме войны и фашизма. Не для того лишь, «чтоб мы, вспоминая о прошлом, очистились в этом огне», но и затем, чтобы прошлому этому не было возврата. В стихах поэта еще более зримо предстает и «тот век, что прожит, и тот, что стучится в дверь». Начало новому периоду мировой истории было положено великим Октябрем: «Октябрь дал нам родину», говорит Хермлин, дал «отчизну для всех народов».
В последние два десятилетия лирика в творчестве Хермлина все больше уступает место художественной прозе и публицистике, но все же то, что было им создано за эти годы в области поэзии, например стихи, вошедшие в сборник «Полет голубя» (1952), и «Мансфельдская оратория» (1951), представляет собой значительнейшее явление в литературе Германской Демократической Республики.
В большом лирико-эпическом произведении «Мансфельдская оратория» поэт прослеживает освободительные битвы немецких тружеников — от средних веков до современности, когда благодаря исторической победе советских людей над фашизмом на востоке Германии хозяин-народ стал осуществлять свои вековые чаяния.
В стихах Хермлина слово «мы» встречается теперь, пожалуй, столь же часто, как и слово «я». И это характерно для поэта. Он хотел бы, чтобы в его лирике прорывался голос человеческого коллектива.
В поэзии Хермлина часто возникает многоликий образ города, это прежде всего город капиталистический — «каменная громада», где «правит… злейшая из королев, та, что Горечью мы зовем». Здесь дома превращены войной в «лохмотья развалин», здесь «в крысиных подвалах» ютятся обездоленные люди. Но этот же город порождает борцов, жаждущих уничтожить «предательство, голод, безумье, чуму», покончить с «Великой Порчей». Эти борцы вдохновлены великим примером Советского Союза, и от их имени поэт восклицает: «Зарю, зародившуюся на Востоке, мы вдаль запустили, как огненный шар».
Мы не найдем в стихах Хермлина развернутого исповедального жизнеописания, как, например, у Фюрнберга. Но разве звучащая в них «боль городов» не личная душевная боль поэта?! Разве память о советских героях, сложивших головы в войне против Гитлера, память о сером пепле погибших в фашистских лагерях смерти не выражает «я» самого Хермлина?!
Внутренний мир поэта, в котором преломляются значительнейшие явления современности, зачастую раскрывается через цепь необычных, причудливых ассоциаций, неожиданных, усложненных поэтических образов. Многие стихи Хермлина требуют от читателя нелегкой работы мысли. Мы как бы вовлекаемся в процесс их создания, и это доставляет большое интеллектуальное и эстетическое наслаждение. Впрочем, лирика поэта отнюдь не холодно-рассудочна. Даже там, где налицо несомненная изощренность, вдумчивый читатель ощущает взволнованность и искренность автора.
Хермлин неустанно ищет свежие, непримелькавшиеся изобразительные средства, чтобы передать широчайший диапазон человеческих чувств. Он стремится к тому чтобы слово могло «и утешать и жечь», чтобы передавало «голос священных камней, смех ребенка и вопль увечий».