Бельгийцы, приумолкшие с появлением Дюфура, возобновили прерванные разговоры. Приказав себе сохранять спокойствие, Нойберт отошел от окна и вернулся на место.
— Да, вы были правы, — ответил он на вопросительный взгляд соседа.
Он подождал еще немного и закурил. Поймав себя на том, что считает, как ребенок, играющий в прятки, он досчитал до пятисот и поднялся.
— Я кое-что дома позабыл, — сказал он. — Наведаюсь попозже.
Нойберт не мог бы в то время сказать, какие у него планы. Ему важно было разведать, как зовут этого человека, и увидеть черты его лица. Из префектуры он вышел с чувством смутного удовлетворения. И в последующие дни в том нескончаемом диалоге, который он вел с собой, стараясь отчасти вытеснить его за пределы сознания, ему только изредка удавалось различить черты воображаемого собеседника: то это был Дюфур, с которым он объяснялся, или же Магда, а когда и Эрнст. Если тот, кого он мысленно видел перед собой, был Эрнст, то в сознание его внедрялось слово «месть», это Эрнст говорил ему о мести, причем в резко отрицательном смысле, но как раз Эрнста и старался забыть Нойберт, отчасти потому, что ему были не по душе возражения друга, к тому же появление Эрнста переносило этот горячечно-беззвучный диалог из подсознания в нечто продуманное, осмысленное. Порой Нойберту казалось, что в душевной сумятице от него ускользают как раз те решения и возможности, которым следовало бы отдать все свое внимание.
Он вернулся к себе на работу. И та вегетативная истома, что наплывала с равнины, и поднимавшийся по откосам и дорогам безжалостный зной, благодаря которому люцерна ждала уже третьего покоса, заставляли его со страхом осознавать бессильную нерешительность, в какой он обретался. Надо на что-то решиться, говорил он себе как-то в субботний полдень, выезжая на велосипеде со двора; надо найти решение для Магды и для себя. Он на минуту представил себе, что они с Магдой, все бросив и спасаясь от унижения, с небольшим чемоданом в руках садятся в вагон и с новыми бумагами в кармане находят убежище где-то в другом месте, между адресом номер один и адресом номер два. Но все эти мысли вылетели у него из головы, когда, добравшись до равнины, он вынужден был изо всех сил нажать на педали, борясь с раскаленным ветром, внезапно зашуршавшим в маисовых полях и закружившим на дороге столбы пыли.
Солнце уже спустилось за крыши, когда он огибал собор. А вот и знакомый дом, и тут он увидел Магду, выходившую из ворот, ведя свой велосипед. Ему бросилось в глаза, что она заметно окрепла; когда она его увидела, слабый румянец вступил ей в лицо.
— Я оставила тебе ужин на столе, — сказала она. — Мне надо кое-что передать приятельнице. Жди меня часам к десяти.
Нойберт потом не мог вспомнить, что он ей ответил; должно быть, два-три ласково-безразличных слова, зато ему запомнилась та пряжа из света и смутного шума, что нависла над городом, и подавленность, охватившая его, когда он поднимался по лестнице.
Он снял с двери оставленную Магдой записку. Уминая бутерброды, задумался он над тем, как мало ему известно, с кем Магда поддерживает здесь знакомство; он знал, правда, как зовут ее соседку, жену фотографа, вечно улыбающуюся деловито-услужливую женщину лет тридцати. Каждое воскресенье, рассказывая, как прошла неделя, Магда называла то одно, то другое имя, которое он тут же забывал, — это были женщины, с кем она знакомилась в очередях перед лавками, или на большой площади, или же на парапете набережной, откуда видно любителей-рыболовов. Магда встречалась с этими женщинами в скверах; сидя на скамейке с неизбежным вязанием в руках, они обсуждали свои дневные заботы и текущие события. Женщин в те времена сближала тревога за судьбу их заключенных в лагери мужей, а также страх пред ненавистным врагом, чьи солдаты бешено курсировали по городу в своих серых грузовиках и чьи еще не просохшие приказы и списки приговоренных к расстрелу трепал на стенах домов утренний ветер, Магда не способна была жить одна; она нуждалась в поддержке, а ее обаятельная приветливость в сочетании с очевидной обездоленностью заброшенной на чужбину иностранки не могли не снискать дружбы или по меньшей мере участия этих сердечных, услужливых жительниц городка. Нойберт спохватился, что надо было во время ее болезни расспросить Магду, не прибегла ли она к совету и помощи какой-либо приятельницы при своей рискованной попытке. Но как бы это ни происходило на самом деле, он и мысли не допускал, что Магда кому-то, кроме него, доверила ту, более глубокую, роковую причину своего поступка.