А в небе по-прежнему солнце горит
Над ширью больших дорог.
Зачем вы ушли от меня, голоса?
И в горечи я одинок.
И ветер мне кажется здесь чужим,
И летом нет мне тепла.
И юность еще не успела пройти,
Как старость уже пришла.
От слабой руки и ребенок уйдет,
Снежок для орла не заслон.
Поэзию к себе не влекут
Ниневия и Вавилон.
Потому что каждому нужен жар —
В нем любовь, и боль, и гроза,
А тебе закрыты пути к весне —
Только пепел слепит глаза.
Но постой! Ты ошибся! Ты не одинок —
Есть поэты на нашей земле.
Их улыбка, их голос — в песне ветров,
Не угасло их пламя в золе!
Они живут в лепетанье листвы,
Я их каждой весной узнаю.
Голос братьев поэтов врывается вдруг
В комнату мою.
Говорит он: «Вставай, изможденный певец!
Над землею на троне своем
Правит временем злейшая из королев —
Та, что Горечью мы зовем.
Всюду горечь и горечь. Устала рука,
Гаснет взор твой. Но если так —
Пусть железная ненависть кровь всколыхнет
И сожмет твои пальцы в кулак…»
И я раскрываю настежь окно:
Где-то дальние грозы гремят.
И зовут меня в битву поэтов слова,
Гул симфоний и нежность сонат.
Не до слез, не до вздохов! Поэт, вставай!
И бреду я, опять влеком
Этой самой злейшей из королев —
Той, что Горечью мы зовем!
1942
ОБМАНЧИВОСТЬ МИРА
(По мотивам Питера Брейгеля)
Всюду я вижу тебя: на фламандском поле,
Возле римских колодцев, манящих в полуденный час, —
Сердце холодом сжато, и ощутишь поневоле:
Всюду — трагический призрак, тревожащий нас.
Ты понимаешь, ты видишь — от терний не сыщешь защиты,
С ужасов полной тропы никуда не свернуть.
Невыразимо покинутый, всеми забытый,
Ты одиноко под северным небом держишь свой путь.
Кобольд идет за тобой. Плечи плащом закутай.
Путь твой все шире и шире. Распахивается окоем.
Все исчезает, становится мраком и смутой.
Дымом, туманом тают озера во взоре твоем.
ГАСНУЩИЙ ДЕНЬ
(По мотивам Питера Брейгеля)
Разве когда-нибудь были столь горестны там, в отдаленье.
Жесты горных отрогов и так нас тревожить могли?
Зноем пылает даль. Даже самые малые тени
Изгнаны прочь из сердца этой земли,
Этой страны, что в величье отчаялась. Как безнадежно устали
Ветви твои, опаленный страданием бор!
О, Ниобея! Оттуда, из нарисованной дали,
Странным, базальтовым светом лучится простор, —
Над горизонтом — ты видишь? — пылает светило.
И одинокая поступь гремит по земле.
Словно людское тебя навсегда отпустило.
Но не навеки же ты запечатан в стекле
Этого ветра, — и тишью великой тебя охватило
Там, в угасающем свете, на корабле…
ТЕРРАСЫ В АЛЬБИ
У древнего моста, у бастиона
Хохочет Бахус. Что ему стена!
Он обезумел. Он бежит со склона
К реке, чтоб рыскать в поисках челна,
Чтоб от собора прочь уплыть в ущелье,
К себе, в леса, в чудовищную даль,
Где властвует великое веселье
И меж стволов проносится мистраль.
Он захмелел, он бредит от испуга.
Пророчество, предчувствие, тоска
Чужих сердец. Давно ли птицы к югу
Летели?.. Будь спокойною, река,
Дай перейти себя! В ночной простор
Немыслимый вонзается собор.
НИКА САМОФРАКИЙСКАЯ
Ступени вверх идут, как голос в хоре,
Забыта даль. Знакомый свет угас.
Лишь белизна великая, как море,
И сумрак белый обступают нас.