Избранное

Читал пожилой мужчина,
думая про свое.
Отцветшая женщина гладила
выцветшее белье.

О деньгах кудрявый юноша
мечтал — только где ж они?
А пятый — я — сидел и молчал,
чураясь своей родни.

И все, когда било десять,
вставали и шли спать,
желая «спокойной ночи»,
не желая друг друга знать.

Ведь каждому снилось что-то,
что снится не в первый раз;
касался зеленый месяц
зеленых закрытых глаз.

Лишь пятый — маялся долго
и был ото сна далек,
вслушиваясь в безутешное
дыхание четырех.

Он думал: на что надеясь,
каждый из них живет
безрадостной жизнью, полной
мелких смешных забот?

Родители, брат — кто в мире
ближе ему, родней —
и дальше, чем эти трое
с повадкой немых теней?..

Они в облаках витали —
а в мире все шло кувырком —
и погибли безропотно,
как только грянул гром.

А пятому посчастливилось:
чудом выстоял он…
Порою ему казалось,
что слышит он тихий стон.

Он вслушивался: почудилось.
Никто его не звал.
Шел этот звук из горьких мук,
из страхов ночных вставал.

Он их искал в потемках.
А чуть забывался сном —
в узкой и длинной комнате
сидели они за столом.

Зола остывала в печке.
Били часы опять.
Но с десятым ударом
они не спешили вставать,

а только бледнели… Стрелка
ползла на часах стенных.
Он звал их — они не слышали.
Проснувшись — не видел их.

Потом они сны покинули
и не вернулись вновь.
Но не потому, что меньше
стала его любовь.

Не потому, что близких
забыл он черствой душой…
Просто печали зимние
смывает вешней водой…

Перевод В. Топорова.