Я СПАЛ, НО ЭТО НЕ БЫЛО СНОМ.
Ветер вломился в мое окно,
и осколки ранили спящий лоб,
и морская волна обдала меня.
Ровно полночь показывали часы,
но на стеклах красный играл рассвет,
и утренний ветер смял простыню,
и призраки ночи исчезли вдруг…
Но я ведь вчера, бездыханный, упал.
Отчего же так яростно дышит грудь?
Но разве я не умер вчера?
Кто ж из могилы меня извлек?
ВОТ ПО УЛИЦАМ ДУКСА ОНИ ИДУТ —
женщины и мужчины.
«Нас голод пригнал! Оттого мы тут!
Нам нечего есть! Наши дети мрут!
Нам горе согнуло спины!
Нет денег, нет хлеба! Мы сходим с ума.
У нас вы украли работу!
Давно не топлены наши дома.
И холод, и голод, и злая зима
выгнали нас за ворота.
Ну что ж! Вызывайте жандармов своих,
пусть нас убивают иуды.
Но мы не боимся ни выстрелов их,
ни пуль, ни дубинок, ни касок стальных,
и мы не уйдем отсюда!
Там, в Праге, Печек справляет пир,
глумясь над своими рабами.
Из блюд золотых жрут делец и банкир,
они там нагуливают жир, —
нас кормят гнилыми бобами.
Печек прикажет: «Стрелять в эту шваль,
чтоб мне пировать не мешали!
Ни женщин мне, ни детей не жаль.
Пускай голосят! Не моя печаль!
Мужей предать трибуналу!»
А ну, стреляйте! Убейте нас!
Закуйте в любые оковы!
Исполните точно кровавый приказ.
Но близко отмщенье. И грянет час,
когда мы вернемся снова!»
МЫ! МЫ! МЫ ВЫРВАЛИ ТЕБЯ ИЗ МОГИЛЫ,
в день твоего воскресенья пошедшие под расстрел.
Каким непомерным грузом совесть твою давила
тяжесть наших израненных, окровавленных тел!
Теперь можешь петь об этом, как смерть повстречалась с рожденьем,
как ты был поднят из гроба притоком могучих сил.
Но помни, кому ты обязан великим своим пробужденьем,
сколько ты дней растратил, покуда тот день наступил!..
…По радио передавали выпуск последних известий.
Ты жадно прильнул к репродуктору. И в этот единственный час
дрогнуло сердце твое, как будто с жандармами вместе
на сумрачных улицах Дукса ты тоже расстреливал нас.
Ты словно узнал и увидел в неясном, свинцовом тумане
скорбные выражения наших измученных лиц.
И стоял ты, жандарм, нас убивая и раня,
в длинной шеренге жандармов, карателей и убийц.
Там были твои монахи, ангелы-серафимы,
рыцари и мадонны, весь твой романтический сброд,
и вместе с тобой и с жандармами безжалостно, неумолимо
на сумрачных улицах Дукса стреляли, стреляли в народ!
О, ты схватился за голову: «Этого быть не может!»
Но именно так и было. Ты это уже постиг.
И пальцами окровавленными, охвачен предсмертною дрожью,
закрыл ты глаза, устрашившись внезапных прозрений своих.
Но сквозь закрытые веки виденья вставали упрямо.
И хрупкие пальцы поэта преградой им быть не могли…
Потом, когда мертвых зарыли за городом в общую яму,
тебя подобрали и вместе с убитыми погребли.
Так ты вступил в безымянность. И здесь начинается чудо.
Когда тебя плотно укрыла омытая кровью земля,
ты пробудился для жизни и вышел отсюда,
преобразившись в иное, в новое свое «я».
И ВОТ ИДУ Я В ШКОЛУ,
в тот самый младший класс,
и вижу вдруг, что лишь теперь
учусь я в первый раз.
Я в свой букварь сегодня
вгрызаюсь до основ
и сознаю по-новому
значенье букв и слов.
Решаю я задачи
и вижу без труда,
что все расчеты прежние —
сплошная ерунда.
Историю читаю,
спадает с глаз туман:
ведь все, что раньше я зубрил, —
то был один обман.
И вот верчу я глобус,
согрет земным огнем…
…Весь мир казался мне чужим,
а что я знал о нем?