Затем, когда вы уже садились в кресло или для тренировки расхаживали взад и вперед по коридору, обращение, естественно, менялось и принимало педагогический уклон, обращенный в будущее, когда, лишенный врачебного надзора, вы окажетесь целиком предоставлены себе:
— Вы отлично ходите, я наблюдал за вами в коридоре… К вам возвращается уверенность. Но следует ли желать этого без всякого ограничения, не ставя никаких условий? Уж не захочется ли вам, как прежде, в те легкомысленные времена, с маху брать по три ступеньки? Это я бы вам меньше всего советовал… А ваше нетерпение? Откуда только оно берется? Неужели вы намерены огорчаться, что по некоторым причинам вам не удалось попасть на вчерашнее заседание и там обошлись без вас? Не обольщайтесь надеждой, что ваш сердечный мускул по-прежнему способен на те акробатические номера, на какие вы обрекали его до вашего переселения в больницу! Что за охота изводить себя заседаниями? Уж лучше сразу хватить стрихнину…
Был ли я прав в своем предположении, что мой благомыслящий врач тем же ходом, прямо от меня, помчится на заседание?..
Что за чертовщина, он, кажется, вообразил меня маньяком, одержимым заседательской горячкой? Разве я произвожу такое впечатление? Я поглядел в зеркало — ничего особенного, просто немного похудел.
А может, я и впрямь по ним соскучился? Уж не угадал ли он, что́ меня гнетет? Естественно, те памятные изнурительные, выматывающие душу часы виделись мне теперь в другом свете, преображенными. Свидетели моих былых триумфов! Плавающие в дыму помещения, бесчисленные чашки кофе, часовые стрелки, которые знай вращаются, перестав измерять время. Слова, проносящиеся мимо ушей, усталость и мучительные усилия мозга, который тщетно порывается думать. Стопы листков с нарисованными на них человечками и неразборчивыми каракулями.
Да, разумеется, заседание заседанию рознь, несчастье лишь, что только задним числом становится ясно, чего они стоили. Кто из нас временами не жаловался на их взбесившихся устроителей, кому не приходилось маяться на пустейших посиделках, созванных лишь затем, чтобы уплатить этой мании положенную дань?
Забавно было наблюдать, как неделя за неделей мои ходячие сотоварищи, охая от усердия, залезали в серые плащи и направлялись в своего рода трапезную, днем служащую приемной для амбулаторных пациентов, — чтобы не пропустить очередное заседание: высокосодержательный научно-популярный полезнейший доклад очередного дежурного врача с последующей дискуссией. Но что меня особенно удивляло и оправдывало тех, кто рекламировал эти заседания: если больные отправлялись на них с оханием и скрипом, то возвращались они окрыленные и так горячо обсуждали услышанное, что у меня положительно слюнки текли от описания пережитых ими умственных восторгов.
Немалое преимущество этих лекций заключалось в том, что их устраивали регулярно и широко обсуждали. Даже такой обращенный скорее к кулинарам и гурманам вопрос — в какой мере и степени заячья чума передается человеку, что лектором начисто отрицалось, — находил широкую и благодарную, хоть и страждущую аудиторию.
А между тем в этот же час трое ничего не подозревающих зайчат играли и шныряли по огороду, который был виден из нашего окна. Это были самые обыкновенные зайчата с длинными ушами, длинными задними лапками и коротким пушистым хвостиком, завершающимся на кончике белой точечкой. Что-то вынюхивая и, видимо, радуясь жизни, они прыгали вокруг капустных кочнов, счастливо огражденные от телесных недугов и наслаждаясь своим здоровьем, но если смотреть с их собственной точки зрения, увы! — скорее на пользу и утеху заранее облизывающимся чревоугодникам. Сумерки крыли синей наволочью подъездную дорогу и темневший за ней сад. Стояло запретное для охоты время, сезон корнеплодов…
Когда приятно разгоряченные спорами больные возвратились в свои палаты и в окнах загорелся свет включенных лампочек, зайчата прыснули в темноту и больше уже не показывались.
Атмосферные туманы, что пугающе, по-осеннему, опускались вниз, когда я приступал к написанию этой истории, — да и не истории вовсе, а лишь истории болезни, — стали отступать, освобождая место планетарным, вернее, они поднялись вверх, пока не соединились с той междузвездной материей, что получает свет от некоей центральной звезды.
Исходная позиция изменилась. Стоило хотя бы до некоторой степени возвратиться в вертикальное положение, как мир становился иным, нежели из положения горизонтального. Чтобы разобраться в небесной сумятице, надо было поднять голову из сумятицы земной.