в-третьих, потому что судьба нашего города — или населения — уже решена; а посему — что может добавить ознакомление с ультиматумом, который предваряет, возможно, события, но не может принести избавления? Природа щедра на такие безусловные и бесполезные предупреждения — бесполезные согласно нашему пониманию вещей, это я допускаю.
Таков был ход моих рассуждений, которые показались мне вполне благовидными. Что же касается меня, то я, разумеется, не мог поступать так, как будто ничего этого не знаю. Я делаю вывод — исключительно для собственного употребления, — что все произойдет быстрее, чем я предполагал. В этом главная суть послания, если, конечно, допустить, что таковое послание имело место.
Новые сооружения, лучше информированные, чем мы, первыми послали нам предупреждение; если бы мы сумели понять его! Некоторые из них, самые высокие и самые мощные, на другой же день обрушились или взорвались — уж не знаю, — и сразу подул адский, фосфоресцирующий ветер. Подземные взрывы, судорожное перемещение стен, шум спировиров, а тут еще шарканье крота и град ударов, раздававшихся у нас под ногами: город сотрясался до основания. Если бы не его пористая структура, дающая ему возможность как бы вбирать в себя всевозможные удары, в одну минуту он превратился бы в кучу пыли. Отверстия, существовавшие в разных местах на поверхности окружающих нас стен, тут же закрылись, и мы утратили всякий контакт с морем. Кроме того, стены сомкнулись у нас над головой — это случилось впервые, и мы внезапно очутились в кромешной тьме, словно попали на дно шахты. Если бы наш город погрузился в этот момент в самую глубь земли и слился там с подземным, растворился бы в нем, стал его составной частью, мы бы еще могли подумать: не было счастья, да несчастье помогло. Но вместо этого мы стали свидетелями невиданного разгула фантастических превращений: каждый предмет с поразительной быстротой то и дело ухитрялся менять свою форму, атакуя нас спереди, сзади, сбоку, окружающее пространство тоже постоянно менялось, принимая обманчивые очертания с явным намерением каким-то образом навредить нам, так что мы, как говорится, и глазом моргнуть не успевали. Многие из нас в надежде спастись пытались забиться куда-нибудь в укромный уголок, но тут же оказывались совсем в другом месте, причем, конечно, незащищенном. Но самое ужасное, самое жестокое было то, что вести эту битву приходилось против таких врагов, каждый из которых сам по себе представлял целую армию; поэтому мы выбивались из сил, предпринимая атаки, контратаки, все куда-то бежали, шли на приступ, потом отступали, делая резкие повороты. Вот какова была эта битва! Они рассчитывали уничтожить побольше наших без всякого боя, и, надо сказать, им это в значительной степени удалось. Множество людей бесследно исчезло. У нас в доме снова повторилось то, что уже случалось не раз. Все соседи, и стар и млад, поначалу шумели в своих комнатах, окликая друг друга сдавленными голосами: потом, не выдержав, высыпали во двор и в глубоком молчании стали кружить по нему. Прибегнув к силе и не убоявшись резких столкновений и внезапного пробуждения, некоторые из тех, кого чары еще не лишили окончательно разума, попытались остановить по крайней мере своих. И началась кошмарная борьба между бесчувственными изваяниями и живыми, но наполовину оглушенными существами, и те и другие вышли из этой схватки изрядно помятые. Наконец, была еще одна категория, к которой принадлежал я сам: сохраняя полную ясность ума, мы словно окаменели в своих комнатах еще до того, как успели выйти. Вскоре, не отдавая себе отчета в своих действиях, кое-кто из круживших по кругу во дворе стал подходить все ближе к входной двери, словно намереваясь куда-то улизнуть. Это было бы сущим бедствием для всего города! Уж не знаю кто, только нашелся, к счастью, человек, который сохранил присутствие духа и с силой захлопнул дверь.
Увы, как мы вскоре узнали, одному удалось-таки ускользнуть незамеченным. Это был Исмаил, да-да, тот самый Исмаил. Улица поглотила его, словно бездна. Его вдруг потянуло туда, хотя он давно уже не отваживался выходить из дома и так радовался тому, что отошел от мира! И вот теперь все, конец, пропал Исмаил, не владевший в тот миг ни душой, ни телом, пропал — и душой и телом. Какая жестокая судьба! От него не останется ничего, ничего — даже тени.
Стоило, впрочем, свершиться несчастью, как чары тут же исчезли, тем и кончилось предостережение. Стены у нас над головами раздвинулись, снова засиял ясный день. Не дожидаясь, пока ей сообщат что-нибудь о муже, и не обращая внимания на уговоры жильцов, жена Исмаила села посреди двора и завыла как волчица, стала рвать на себе волосы, расцарапала все лицо. Не прошло и минуты, как она кровавым ручьем метнулась за порог дома и, просочившись под запертой дверью, устремилась на улицу, по следам Исмаила. С той поры ручеек этот не иссякает; всякий раз, когда мы выходим из дому или возвращаемся домой, нам приходится перешагивать через него.
Мы к этому уже привыкли, находятся даже люди, в особенности из числа женщин и детей, которые являются сюда, чтобы омочить в ручье пальцы и оставить у себя на лбу кровавую отметину. Собираясь группами даже в самых отдаленных кварталах, они образуют нескончаемое шествие. Выходит, Исмаил, вопреки тому, что я думал о нем в первый день, не только навечно остался в городе — раз кроваво-красный поток непрерывно бежит по улицам, разветвляясь до бесконечности, чтобы затем, после долгих странствий по городу, вновь вернуться к источнику, — образ его таит еще в себе неистощимую, чудодейственную силу, которая толкает его все дальше и дальше вперед и будет разносить о нем весть повсюду. Тот, кто, подобно мне, говорил или думал, будто Исмаил пропал бесследно, будто этот человек для нас потерян безвозвратно, теперь этого не скажет. Отныне наш город опоясан мощной кровавой сетью, которая не позволит исчезнуть никому из нас. И трудно поверить, что при жизни Исмаил был таким незаметным человеком.
Когда все это случилось, Нафисы не было дома, она пришла позже, а узнав о том, что произошло, ничуть не удивилась. Насколько я понял, она считала это в порядке вещей. По правде говоря, все мы теперь свыклись с мыслью о возможности такой судьбы, нас уже и в самом деле ничем не удивишь, мы не дадим застать себя врасплох, храня верность самим себе.
Через несколько дней Сетхи, женщина из нашего квартала, преспокойно заявила, что ее старший сын, воспользовавшись сумятицей, ушел в подземный город. Откуда ей это известно, если, насколько мы знаем, связь с теми, кто находится внизу, попросту невозможна? Может, ему все-таки удалось найти способ сообщить о себе? Во всяком случае, Сетхи стоит на своем, уверяя, что это так, и, самое удивительное, не делает из этого тайны. Есть от чего прийти в смятение! Такие вещи случались уже со многими, но ни разу ни у кого еще не хватило смелости открыто говорить об этом. Она поступает неосмотрительно. А что, если все не так, что, если этот парень всего-навсего похищен новыми сооружениями, а его мать пытается сама себя обмануть?.. Тут есть над чем задуматься: мы живем в грозное время, каждый миг на счету. И каждую минуту мы должны быть ко всему готовы.
Еще в отроческие годы я боялся упустить время, а вместе с ним и свой шанс. После постигшего меня бедствия мне удалось спасти только одно торговое дело — ткани, целиком уместившиеся в одной из крохотных лавчонок на улице Трикотажников. Малюсенький прилавок, две разбитых скамейки, разрозненные полки, на которых еще оставались куски тика и сурового полотна, развешанные на гвоздях лежалые шали да три или четыре фуфайки — вот и все богатство, которое я обнаружил, открыв в первый раз лавку. Ну и, конечно, толстый слой пыли! А по углам — огромные скопища паутины! На этом-то мне и предстояло строить свое будущее. Для начала довольно было генеральной уборки. Я нанял женщину. Она скребла, мыла, подметала, всюду водила тряпкой, сметая пыль. Как, раздумывал я, пока она занималась своим делом и ведрами лила воду, как мог отец работать в таком помещении? Ему это, видимо, не мешало; никто, впрочем, не видел, чтобы он когда-нибудь открывал эту лавчонку, и я даже не уверен, числил ли он ее своей. Щитовую дверь заново красить не стали, только оттерли и отмыли водой, как и все остальное. Поперечной перекладиной, укреплявшей дверь, раньше тоже никогда не пользовались. Я же, закрывая лавку в первый день, сразу водрузил ее на место. Прежние нравы пришлись мне не по душе; с той минуты, как я взял в свои руки торговое дело, надо было подумать и о мерах предосторожности; по улице сновали самые разные люди, толпами стекавшиеся в город неведомо откуда, а кроме того — и это внушало особую тревогу, — здесь бродили типы, вообще никому не известные.