Уже стояла глубокая ночь, когда Родван пошел обратно. Головная боль сжимала ему обручем лоб, давила на глаза, оглушала его. Но он шел большими шагами, не глядя, куда ставит ноги, и полы его куртки, распахнувшейся от ходьбы, били его по узким бокам.
Это точно, он совершенно ее забыл, эту женщину — Арфию! Родван идет рядом с ней. Но она говорит так, словно она сейчас одна в этой ночи. Родван представляет себе ее силуэт, каким он всякий раз возникал перед ним в свете уличных фонарей: высокая, крепкого сложения, с ложбинкой на спине до покатых округлостей зада, с пышными выступами бедер. И как бы случайно прикрепленная сверху к этому большому телу маленькая голова, создающая впечатление остроконечной вершины, усиленное пронзительным взглядом ее черных глаз под вскинутой аркой бровей, поднятым, словно от ветра, кверху носом и постоянно играющей на презрительно поджатых губах улыбкой. Синий шарф, завязанный сбоку, туго стягивал надо лбом ее волосы, не давая ни одной прядке пробиться наружу. На босых ногах — мужские ботинки, «Мы с ней одного возраста, — подумал Родван. — Ей тоже тридцать». Эта женщина порождает в нем ощущение, которое ему никак однозначно не определить. Что-то вроде удивления. Но удивления, смешанного с восхищением, с чувством освобождения от чего-то гнетущего.
Вернувшись в город на рассвете, еще во власти ночных своих размышлений, он не замечал ничего вокруг. И вдруг буквально наткнулся на нее. Только Арфия могла встретиться ему так неожиданно. Она же, схватив его за руку, просто сказала:
— Надо же! Это ты?
И они пошли вместе. Ничуть не заботясь о том, слушают ли ее, Арфия рассказывает:
— Он снова орет, снова скандалит: «Оставь меня! Оставь меня!» А я спрашиваю его: «Зачем тебе надо это, упрямец?» И Басел тоже говорит ему: «Ну что ты упрямишься, как осел, Слим?» А Слим все свое, все орет: «Не тронь меня! Слышишь?» Я ему: «Ведь ты тут сдохнешь один!» А он опять орет: «И пусть я сдохну! Пусть сдохну к чертовой матери! Но я предпочитаю сдохнуть, чем идти за вами!» А я говорю: «Ну и подыхай. Только не вопи так громко». Но он все не унимается: «…я ни о чем другом вас не прошу!» — «Ты просто вынудишь нас уйти и бросить тебя здесь!» И я отошла от него. Больше не стала обращать на него внимание. «Эй вы! Подойдите сюда!» Басел и Немиш молча следуют за мной. Слим теперь кричит потише: «Я хочу только сдохнуть, и ничего другого!»
Я оборачиваюсь к нему:
«Видишь эту гору? Вот там мы тебя и схороним!»
Басел тоже ему говорит:
«Ну как, дотащишься туда?»
«Да он и не шелохнется, — отвечаю я Баселу. — Тем хуже для него. Мы будем вынуждены его здесь бросить».
Слим ворчит:
«Подождите меня. А ты тоже там не ори!..»
Мы слышим, как он поднимается с земли, ругаясь от боли:
«Сука эта смерть, если за ней еще и идти приходится!..»
«Мы с тобой пойдем в ту сторону… к Ларбе».
«Ах, эта чертова Ларба! Я не то хотел сказать».
«А что ты хотел сказать?»
«Лишь бы оставили в покое человека!»
«Лишь бы оставили тебя в покое?»
Меня так и разбирал смех, ну просто я готова была лопнуть от смеха. И я громко захохотала.
— «Арфия, не хохочи так!» — попросил он меня.
«Есть над чем посмеяться! Ну, ты даешь, Слим! У тебя все одна песенка: „Лишь бы оставили меня в покое!“ Не думаю, что ты с ней уйдешь далеко!»
Прошли годы, но я, как вспомню об этом, смеюсь. Друг, я забыла — как зовут-то тебя?
— Родван.
— Вот-вот, Родван. Годы прошли. А я как вспомню, так смеюсь…
Она продолжает:
— Потом солнце светило так ярко, что казалось, больше ночь не наступит никогда. «Вот всегда так: что-нибудь да мешает», — думаю. Со жратвой у нас был все-таки порядок, хотя мы уже и набили себе оскомину от того, что нам давали крестьяне, а они нас никогда не оставляли подыхать с голоду. Правда, крестьян в этих горах встретить теперь было все труднее, и вскоре действительно нам пришлось выкручиваться самим. Но пока мы еще, что называется, не лязгали зубами от голода и парни наши не делали из этого проблему. У них еще были силы прикидываться дурачками, подшучивать друг над другом. Да это и понятно! Ведь приходилось целыми днями торчать на одном месте, укрываться где-нибудь, а продвигаться вперед только по ночам… Вот однажды тот самый Слим и придуривался так с Баселом. Сидя прямо на земле, положив рядом с собой костыли, он, втянув голову в плечи и делая вид, что никого не замечает вокруг, сложил ладони перед лицом пригоршнями и, уткнувшись в них, как в миску, прикинулся, что ест. Потом сказал Баселу, стоявшему рядом выпятив живот:
«Прошу прощения, мой капитан, я не слышал, что вы сказали, я был слишком занят разговором с моей миской».
Басел спрашивает его своим басом, от которого кажется еще толще:
«Значит, ты их вытащил из борделя?»
«Так точно, мой капитан. Как я вам и сказал. — И еще глубже зарывает морду в ладони. Потом, вовсю работая челюстями, Слим продолжает выхрюкивать: — Пока я шел обратно, всю дорогу надеялся, что, когда приду в лагерь, мне дадут нажраться вволю. И вот пожалуйста! Глядите, это не бред, так оно и есть!»
Басел ему отвечает:
«Набей себе брюхо, друг мой, до отвала. Давай-давай, не стесняйся, хватит на всех! Но разве ты мне не собираешься сказать, как это тебе удалось выбраться в одиночку?»
Слим поднимает лицо к Баселу, но голова его остается втянутой в плечи.
«Честное слово, мой капитан, я сам выпутался, мне никто не помогал!» — протестует он.
А мы с Немишем смотрим, как они паясничают. Так и коротали время.
«Ты хочешь сказать, что ты сам себе помог, своими двумя лапами?»
Слим, весь съежившись, продолжая делать вид, что ест, искоса поглядывал на Басела.
«Именно так, мой капитан. Точнее не скажешь! Даже своими четырьмя — передними и задними, — чтобы добраться сюда!»
«И ты уверен, что с тобой никого не было? Вспомни-ка, что ты сделал с остальными?»
«С остальными? Да я их не знаю! Там был только я! Может, там кто-то еще находился, только я никого не видел!»
«Ты случайно не сожрал их тогда, когда очень хотел есть?»
«Эту тухлятину-то макаковую? Нет, я этого не люблю!»
Мы с Немишем смеемся над ним:
«Сам ты макака!»
Басел хмыкает. А Слим его уверяет:
«Я говорю правду, мой капитан, не слушайте их! С тех пор я так и ходил по горам один и искал вас и вот наконец нашел…»
«Нашел меня?!»
«Я хотел сказать… что мы встретились с вами, мой капитан!»
Басел больше не может удержаться и просто блеет…
«Ах ты, старый бурдюк! — кричит на него Слим. — Ты никогда не сумеешь стать человеком и ничего путного не сделаешь! Не можешь довести ни одно дело до конца, вечно все испортишь! Капитан ты задницы!»
Басел пытается успокоиться, но у него ничего не получается. Однако он продолжает фарс:
«А тебя ничего себе отделали…»
«Да, верно, мой капитан, я малость пострадал. Иначе было нельзя. Но и такой, каким вы меня сейчас видите, я могу держать ружье! Да еще как!»
Слим снова опускает нос в воображаемую миску.
«Они всех блох из тебя вытрясли».
«Всех блох и все прочее, что у меня нашли!»
«А потом ты унес ноги?»
«Так точно, мой капитан. У меня не было даже времени, чтобы захватить чемоданы…»
«Ну а если бы тебя не нашли, или, точнее, не подобрали? Что бы ты делал тогда?»
Слим, уткнувшись в воображаемую порцию жратвы, делает вид, что не слышит.
«Ну так что же? Если бы тебя не подобрали?»
Слим отвечает, не поднимая носа из «миски»:
«Не знаю, мой капитан… Думаю, что несдобровать бы мне тогда…»
«Это уж точно! Ты был уже наполовину мертвым от голода и холода».
«Но ведь бывают же счастливые случайности!»
«Надо полагать!»
«И все-таки я сбежал от них сам, мне никто не помогал, что правда, то правда!»
«Сам! В одиночку! Ну, ты загнул! — Басел уже больше не ломает комедию. — Обнаглел ты совсем! Ну как это в таком виде ты бы добрался сюда, весь попорченный?»