— Камаль, Камаль. — И со скорбной улыбкой добавляла: — Париж.
В это мгновение он переставал слышать голос переводившего, лишь видел перед собой сияющие глаза, нежное, покрытое пушком лицо без каких-либо следов косметики. Привлекательная женщина, заботливая мать, безутешная вдова, горевавшая не столько о муже, сколько о сыне, которого отнял у нее Париж, — Жан-Мари не мог подавить в себе зависть к приятелю.
На столике с подносом из чеканного серебра появился чай с мятой — Жан-Мари такого никогда не пил — и пироги на меду. Ему все подливали да подкладывали, и Жан-Мари догадался, что он должен есть и пить и за отсутствующего друга; он так и сделал. Сквозь слезы мадам Ваэд улыбалась ему.
— Слышали наши последние новости? — с притворным недоумением бросил Камаль, отфыркиваясь, как после купания.
Он даже перестал напевать и скорчил такую рожу, что Марта рассмеялась:
— У нас — и новости? Какие же?
— Вы должны были слышать о них… о нищенствующих братьях.
Тут же посерьезневшая Марта ничего не ответила. Камаль между тем продолжал:
— Это люди, которые шатаются по деревням, подстрекая крестьян обобществлять свои земли. Представляете? А в последнее время им и этого стало мало. Теперь они уговаривают крестьян принять в свои ряды и безземельных феллахов. Конечно же, на время, в ожидании лучших времен. — Камаль язвительно скривил губы.
— До меня слухи доходили, — сдержанно отозвался Жан-Мари.
— Ты в самом деле в это веришь?
— Насколько я знаю, это в основном молодежь. Они пытаются…
— Ну и чего они добились?
— Мне о них известно мало, потому мне трудно сказать…
— Говорить пока рано, — вмешался Хаким Маджар. — Такой идее нужно время, чтобы пробить себе дорогу. Но она проникнута исламским духом.
— Она прежде всего утопична и ничего не сможет изменить, — возразил Камаль. — Так, минутная вспышка.
Маджар нахмурил брови, как он обычно делал, погружаясь в размышления.
— Не думаю. Наоборот, она, как мне кажется, отвечает глубоко укоренившимся у нас убеждениям.
— А новыми мы уже сыты по горло.
— …В ожидании лучших времен… Я лично никогда так не думал.
Камаль взглянул на Маджара столь же насмешливо, как минуту назад на Жана-Мари, и тот же вопрос сорвался с его губ:
— Вы что, и вправду в это верите?
Но, не дав Маджару даже рта раскрыть, сам же и возразил:
— Трепачи! Разве можно хоть на секунду представить…
— Я слышал по крайней мере об одном, который, по-моему, не трепач, и он не остановится на полпути.
— О ком речь, если не секрет?
— О Маджаре.
Камаль разразился радостным смехом, таким радостным, что одно удовольствие было на него смотреть.
— Ну, это человек, отмеченный печатью вдохновения! — И немного успокоившись, добавил: — Если только…
— Если только что?
— Если только он не вынашивает честолюбивые замыслы. При теперешнем клокотании страстей, не знаю уж откуда, то и дело выныривают сомнительные личности с нелепыми идеями. Происходят события, в которых мало кто разбирается. Ничего удивительного, если всякие прохиндеи пытаются ловить рыбку в мутной воде. А как по-твоему, Жан-Мари?
— Я считаю, это интересно, даже очень. Мне хотелось бы сойтись с этими братьями поближе.
Камаль бросил на друга быстрый взгляд, в котором Жан-Мари уловил предостережение.
— Они того не стоят! Такие люди тянут нас назад. Надеюсь, со временем многие оценят опасность подобного лицемерия.
— Вы слишком суровы к нам, — только и сказал Маджар.
— Прошу прощения. Я всегда раздражаюсь, когда слышу о таких вещах. К тому же ума не приложу, почему им придают значение. По-моему, такие вещи и существуют, покуда о них говорят. Нищенствующие братья! Название в самый раз вы себе придумали. У нас в крови клянчить милостыню, без этого мы не можем. Это проклятие будет тяготеть над нами всегда.
Заметив, что его слова встречены молчанием, Камаль изобразил вспышку веселья.
— Право же, горбатого могила исправит! Чего ради я так разбушевался из-за безобидных чудаков? Вы хоть на меня не обиделись, Маджар?
— Нет, нет, не беспокойтесь.
— Видите ли, мне кажется, будто вы, то есть вы все, нищенствующие братья, прекрасно воплощаете собой нашу неспособность отыскать разумное, действенное решение проблемы. Хуже того, я нахожу недостойными все эти обращения одновременно и к магии, и к темным инстинктам, и к сердцу ближнего. Протягивать руку за милостыней? Какой бы ни была причина, это принижает вас. По мне, было бы великодушней дать человеку умереть, чем спасать его благотворительностью. Если на деле, а не только на словах уважать себя и других. Разве у них, — и он ткнул пальцем в Жана-Мари, — стали бы отделываться разговорами или ничего не значащими поступками? Да никогда. Они скажут скорее «счет дружбы не портит» там, где мы с достоинством, но не веря самим себе, любим изрекать «камень из рук друга дороже яблока». Ох уж этот камень! Если бы он мог превращаться во что-нибудь еще, он превратился бы не в яблоко или в какой другой плод, освящающий наше лицемерие, а в ядро, прикованное цепью к нашим ногам. Я и в самом деле спрашиваю себя — как мы еще в состоянии глядеть друг другу в глаза?
— Милосердие обжигает, заставляет кровоточить сердце того, кто его оказывает, и того, кому оказывают, — промолвил Маджар.
— Вот именно! Но совершенно впустую.
— Надо суметь взвалить груз на плечи и выдержать его.
Камаль побагровел, помрачнел и наконец как бы замкнулся в себе, отметая тем самым последнее рассуждение Маджара.
«Это тайна, и она канет в небытие», — подумал Жан-Мари.
Но вскоре губы Камаля расплылись в некоем подобии улыбки. Он попробовал пошутить:
— Впрочем, что же сердцу еще делать, как не кровоточить?
Вдруг Жан-Мари оперся руками на стул и, перенеся на них всю тяжесть тела, выпалил:
— Я решил остаться здесь.
И угодил под перекрестный огонь взглядов.
— Я останусь, даже если ходатайство о продлении моей командировки отклонит министерство. Я хотел бы работать здесь, внести свой вклад…
При каждом движении головы прядь волос, опустившаяся на висок, взмывала в воздух. Жан-Мари не обращал на нее внимания. В его лице, казалось, читался вызов, а взгляд словно узрел вдруг самую суть вещей. И его голос, особенно голос, хотя он и изменился всего лишь самую малость, звучал странно. Он чуть заметно вибрировал от легкой внутренней дрожи, пронимавшей Жана-Мари.
Марта, Маджар и особенно Камаль — прежде всего он — ждали, не сводя глаз с говорившего.
— Вот, собственно, и все, — сказал Жан-Мари, откинувшись на спинку стула.