— Смотрели?
— Да. А что?
— Значит, смотрели… Зембал с сыном… Нет, накося выкуси. Где им со мной тягаться! Зембал — прохвост, а ты, Лукан, ступай домой…
Пастуха кивнул большущей головой и поплыл по дороге, величественный, как самая мощная колонна в верхней правненской кирхе, куда ходят немцы.
После этого Лукан рубил черешневые ветки. Когда стемнело и он перестал видеть колоду, он сел на нее, скрестив ноги, все еще думая о сыне. Что делает сын? Что делал вчера и к чему готовится? Лукан даже не заметил, как вернулся с работы младший сын, поздоровался, прислонил велосипед к стене и пошел на кухню. Поужинав, он снова появился во дворе и куда-то укатил на велосипеде. Дорожный обходчик не мог знать, что старый Зембал с женой сочиняют письмо-донос на него, Лукана. А в письме этом они приписывают ему подозрительные мысли насчет государства.
«…И я, как многолетний председатель глинковской словацкой народной партии в Планице, требую произвести обыск в доме вышеупомянутого, потому как естли его не зделают тотчас, я ни за што ниручаюс. На страж! С уважением Зембал Якуб».
Тени.
Огромная луна. Огромная, как голова Пастухи.
Что делает сейчас сын? Что делал вчера и к чему готовится?
ДЕТИ
— Наконец-то мы на месте.
Люди лежат вповалку, измученные, как скотина, и мало похожие на живых. Храп, дыхание сливаются с шумом ливня и порывистого ветра. Он врывается в разбитые окна, через дыры в потолке и на крыше, завывает и жалуется.
Сон подкосил солдат, они повалились наземь и уснули мгновенно, не успев даже вытянуться и расстегнуть ремни. Но Лукан не спит и мысленно повторяет: «Вот мы и на месте».
Издалека донеслись звуки выстрелов, резкие, злобные, но их тут же заглушил ветер, вновь налетевший на дом, и гулко загремел крышей. Крыша, должно быть, железная, вдобавок дырявая, ветер опять завывает и жалуется.
«На месте ли?» Лукан прислушивается, и его охватывают сомнения. Он сидит под окном, положив голову на колени. Капли дождя падают за шиворот, приходится поднять воротник. От сквозняка побаливают виски, лоб совсем застыл. «На месте ли?» И поручик Кляко говорил, что мы прибыли на место. Когда приближались к деревне, он закричал еще: «Эй, вы, там! Заткнитесь, мы теперь на фронте!» А когда третье орудие увязло в жидкой грязи, крикнул в последний раз: «Жмите! Но если хоть одно слово услышу, вам несдобровать!» Это было уже в деревне, но больше ничего особенного не произошло. Капрал Матей отвел солдат в этот полуразрушенный дом, и Лукану достался уголок пола под окном. Под разбитым окном.
Ш-ш-ш. Над головой что-то зашелестело, захлопало. Лукан смотрит на дырку в потолке. Вот опять захлопало, заглушая шум дождя, ударило: бумм, бумм!
— А, вон оно что! — бормочет Лукан, и в его голосе слышно доверие.
Опять полило. Ветер швыряет потоки дождя на железную крышу, завывает под ней. Поручик Кляко сказал правду. Лукан прижался к стене. Запах немытого тела подхватил ветер и унес в дырявый потолок.
— Один… два… — отсчитал поручик Кляко, а когда дважды ударило, сел. — Вот оно. Здорово у них получается. Раз — и в лепешку.
Он протянул руку к стене, нащупал свои штаны, висевшие на крючке, встряхнул их и достал сигареты и спички. Огонек озарил комнату с голыми стенами и без мебели. И еще двух человек. Один лежал на боку, укрывшись до самых ушей мохнатым одеялом, другой сидел, уставившись большими глазами на курильщика.
— Здорово у них получается. В лепешку… — пробормотал Кляко еще раз и лег.
Ничего в голову не шло. Он с шумом выпускал изо рта табачный дым. И вдруг встрепенулся.
— В бога мать! Ребята, скажите хоть что-нибудь!
— А-ах… — У другой стены кто-то повернулся. Должно быть, тот, большеглазый.
— Шли бы вы все…
— Спите же, поручик Кляко!
— Это что, приказ? — И так как ответа не последовало, Кляко злорадно захихикал: — Ну и здоров же ты спать, надпоручик Гайнич. Спать — чего уж милей! Эх, проспать бы все это подлое дело да вдобавок с ротой сестер милосердия… — Он повертелся, и его мысли в ту же минуту разбежались, он снова оказался в темноте и грустно закончил: — Я, ребята, и вправду не могу заснуть. Ноги воняют, не стоило сапоги снимать.
— Откровенность прежде всего, — рассмеялся большеглазый.
— Твои не воняют, что ли? Но ты Иисус и вслух об этом не посмеешь сказать.
Кляко поднял руку, — огненная точка взлетела, описав круг в воздухе.
— Наказание с тобою, Кляко. Дай-ка сигарету.
Надпоручик Гайнич сел, откинув одеяло.
— Наказание?