Шамая пробрала дрожь. Утро его страшило, да и озяб он.
Впереди послышались какие-то крики, потом ясно донеслось:
— Батарея, налево! Батарея, налево!
Кто-то проскакал на коне, крикнув:
— Подходим к передовой! Не отставать!
Шамай узнал Христосика, тот каркал, словно птица спросонья.
Повозка с убитыми подкатила к развилке.
«Эта дорога ведет на передовую», — подумал Шамай и долго смотрел в тесную просеку, прорубленную в лесу. Впереди что-то случилось, отрывистые команды мешались с суматошными выкриками. Повозка Шамая то останавливалась, то продвигалась вперед на метр-два. Шамай залез в повозку, закурил под брезентом, задевая каской за сапоги убитого. «Завтра вонять, поди, будут», — подумалось ему. Рядом с повозкой кто-то сказал, что уже три часа, что пришли вовремя и все идет как по маслу. Шамай сидел под брезентом, не шелохнувшись. Говорить мог и Кляко.
Наконец все тронулись, теперь уже без остановок. Приехали на дно какой-то лощины, где их встретил бас маленького фельдфебеля Чилины:
— Распрягай лошадей, голубчики разэдакие, и все за мной. Да поживей, как по тревоге. Тут война настоящая, шутки с ней плохи, ребята.
Слушать его было приятно. В его словах не было злорадства, и солдаты быстро и ловко распрягали лошадей.
— Распряжем, почему не распрячь, пан фельдфебель. А можно мне по большой нужде сбегать? Разве наперед рассчитаешь, когда понадобится!
— Где ты раньше был? Дам тебе под зад, если через минуту не управишься. Может, помочь прикажешь?
— Нет, не надо.
— Ну, то-то!
Солдаты перекидывались шутками, и у всех стало веселей на душе. И у фельдфебеля и у молчунов.
Потом Чилина отвел всех в чащу. Там они привязали лошадей, задали им корму, и Шамай подумал, что теперь не грех бы и отдохнуть.
— Теперь, ребята, сгружай боеприпасы! Да аккуратненько с этими чертовыми куклами! Подорветесь еще. Придется тогда новых хоронить.
Три повозки выгрузили, и Шамай хотел было спросить, что делать с убитыми, но в суматохе забыл.
— Батарея, стройся! Батарея, стройся! — кричал солдатам Христосик, а когда все собрались, сообщил: — Сейчас выступит командир.
— Что такое?
— Речь скажет.
— Это еще зачем? Спать охота.
— Смирно!
— Солдаты! — обратился к строю надпоручик. Он забрался, как видно, повыше; голос его доносился откуда-то сверху.
— Никак на дерево залез?
— А бук здесь растет?
— А черт его знает.
— Наша вторая батарея…
— Молчи! Да не топчись, ноги мне отдавил!
— …наша вторая батарея прибыла в расположение передовых частей, к тому самому пункту, о котором договорилось наше командование с немецким. Мы сейчас находимся как раз там. — Гайнич помолчал, затем повысил голос и сердито продолжал: — Отсюда мы никуда не отойдем, у нас один путь — только вперед! Рука об руку с немецкими друзьями мы одержим победу над большевизмом! Положение резко изменилось! Теперь я требую строжайшей дисциплины, неукоснительного повиновения и точного выполнения всех приказов. — Минута была столь торжественной, что у надпоручика даже голос дрогнул. — С теми, кто не подчинится, разговор будет короткий. Немедленно в трибунал. Тому, кто не знает, что такое полевой суд, я разъясню лично.
— Бабах — и готово!
— Тихо там! Кто это сказал?
Послышался чей-то робкий одинокий смешок.
— Тут все время кто-то испытывает мое терпение, но я эту сволочь найду, он у меня узнает, где раки зимуют! Командиром огневой позиции назначаю поручика Кристека. На наблюдательный пункт отправится поручик Кляко. — Солдаты замерли: решались судьбы людей. — Да, да, все мы люди, и я ценю то, что вы совершили трехмесячный пеший переход. Это геройство. Я доволен вами, исключая нескольких сволочей, которые стараются внести беспорядок в наши ряды. Этими сволочами я еще займусь. Но в общем я вами доволен и потому приказываю каптенармусу выдать каждому солдату по пол-литра рому. Начинайте раздачу, каптенармус! Отбывающие на наблюдательный пункт получают ром в первую очередь.