Хорошо еще, что она не сказала, кому принадлежала чашка, пощадила память мужа.
Потом начался осмотр чайной утвари. Девушки не очень-то в ней разбирались, но для приличия восхищались и внимательно слушали объяснения Тикако.
И мидзусаси и тясяку[4] раньше принадлежали отцу Кикудзи. Но Тикако об этом не упомянула. Кикудзи, разумеется, тоже промолчал.
После осмотра посуды девушки одна за другой начали расходиться. Кикудзи рассеянно смотрел на них, когда к нему подошла госпожа Оота.
— Простите, пожалуйста, мою нескромность! Но на меня, как только я вас увидела, сразу нахлынули дорогие воспоминания…
— Да…
— Как вы возмужали! Просто удивительно… — Казалось, из ее глаз вот-вот брызнут слезы. — Да-а… ведь и ваша матушка… Я очень хотела прийти на похороны, да не осмелилась.
Кикудзи сделал недовольное лицо, но она продолжала:
— Как грустно… И мама ваша за отцом последовала… Вам, наверно, очень одиноко…
— Да…
— Вы еще не собираетесь уходить?
— Чуть попозже…
— Мне бы хотелось как-нибудь поговорить с вами. Чтобы вы меня выслушали…
— Кикудзи-сан! — позвала из соседней комнаты Тикако. Госпожа Оота поднялась с видимым сожалением. Дочь ждала ее в саду. Обе раскланялись с Кикудзи и ушли. Глаза девушки словно жаловались на что-то.
В соседней комнате Тикако вместе со своими постоянными ученицами и служанкой наводила порядок.
— Что вам говорила госпожа Оота?
— Да так… ничего особенного…
— Вы ее остерегайтесь. Она все время играет. Делает невинное лицо, изображает кротость, а что у нее на уме — неизвестно.
— Но у вас-то она, кажется, постоянный гость. Интересно, с каких это пор? — не удержался Кикудзи.
Выйдя из павильона, Кикудзи вздохнул полной грудью, словно надышался ядовитых испарений. Тикако пошла вместе с ним.
— Ну как, понравилась вам дочь Инамуры? Правда, прелестная девушка?
— Да, очень мила. Но, наверно, она бы мне понравилась гораздо больше, если бы я встретился с ней где-нибудь в другом месте, где не витает тень покойного отца и не было бы ни вас, ни госпожи Оота.
— И охота вам нервничать из-за таких пустяков! Уж к этой-то девушке госпожа Оота не имеет абсолютно никакого отношения.
— Может быть… Но именно перед этой девушкой мне и было неловко.
— Почему? Если присутствие госпожи Оота вас расстроило, извините, конечно, но я ведь сегодня ее не приглашала. Так что между ней и дочерью Инамуры нет никакой связи.
— Позвольте мне сейчас откланяться, — сказал Кикудзи. Он понял, что, если они пойдут вместе, ему не отвязаться от Тикако.
Оставшись один, Кикудзи огляделся. На горном склоне росла дикая азалия, покрытая нежной завязью бутонов. Он глубоко вздохнул.
И зачем он пошел на эту чайную церемонию?.. Соблазнился письмом Тикако! Нехорошо. Но девушка с тысячекрылым журавлем и впрямь очень мила. От нее остается впечатление яркости и свежести.
Может быть, именно из-за нее встреча с двумя бывшими любовницами отца не оставила горького осадка. Но когда он подумал, что эти женщины живут и продолжают тревожить память отца, а мать умерла, в нем закипело возмущение.
И снова перед глазами всплыло безобразное родимое пятно на груди Тикако.
Кикудзи снял шляпу и медленно шел навстречу бегущему по молодой листве вечернему ветру.
И вдруг вдали, у храмовых ворот, он увидел госпожу Оота.
Он огляделся — куда бы скрыться?.. Пожалуй, если взобраться по крутому склону, все равно какому, справа или слева от дороги, можно выбраться из храмовых владений, минуя ворота.
Но он пошел прямо, не сворачивая с дороги. Щеки у него вдруг стали холодными и твердыми.
Завидев Кикудзи, госпожа Оота двинулась ему навстречу, ее лицо пылало.
— Я ждала вас. Мне захотелось еще раз вас увидеть, ведь неизвестно, когда мы теперь встретимся… Наверно, это дерзость с моей стороны, но… не могла я так просто взять и уйти.
— А где же ваша дочь?
— Фумико ушла с подругой… Вернется домой без меня.
— И ваша дочь знает, что ее мама — что вы ждете меня? — спросил Кикудзи.
— Да, — ответила госпожа Оота, посмотрев ему прямо в глаза.
— Наверно, это ей неприятно. Мне кажется, наша случайная встреча на чайной церемонии произвела на вашу дочь тяжелое впечатление. Мне даже жалко ее стало…
Кикудзи нарочно подбирал слова, чтобы его высказывание могло показаться и уклончивым, и в то же время грубым.
Но госпожа Оота ответила очень откровенно:
— Вы правы. Ей было тяжело встретиться с вами.
— Еще бы! Ваша дочь достаточно намучилась из-за моего отца.
Он хотел добавить: «Так же, как и из-за вас», но сдержался.
— Совсем нет! — живо возразила госпожа Оота. — Ваш отец всегда был очень ласков с Фумико… Мне бы хотелось когда-нибудь, в спокойной обстановке, рассказать вам обо всем… Правда, девочка поначалу, как он ни старался, никак не могла к нему привыкнуть, но потом, уже к концу войны, когда воздушные бомбардировки страшно усилились, она вдруг резко изменилась. Не знаю уж, что с ней сделалось, но она вдруг стала очень заботиться о вашем отце… Нет, она не ласкалась к нему, а именно заботилась. Бывало, отправится в какую-нибудь дальнюю деревню за рыбой или за курицей. Одна. А ведь совсем еще девочка была. И бомбили все время. Так она и ездила — под бомбежками. Очень я за нее волновалась, представляете, что ей приходилось терпеть в дороге? Но она все равно ездила, очень уж ей хотелось угодить вашему отцу… В такую даль забиралась. Думаю, не раз подвергалась смертельной опасности. Но она так хотела… А ваш отец, он… он страшно удивлялся, почему вдруг Фумико стала так нежно к нему относиться… Да и меня поражала эта перемена. Я порой едва сдерживала слезы, глядя на нее, до того она была трогательной… А еще… горько мне очень было… Она ведь меня постоянно корила…
Только сейчас Кикудзи понял, откуда в те тяжелые годы в их доме порой появлялись удивительные лакомства. Отец, принося эти редкостные продукты, что-то говорил о каких-то подарках. А оказывается, все это доставала дочь Оота, ее доброта поддерживала их семью.
— Я до сих пор не совсем понимаю, почему она тогда так переменилась, — продолжала госпожа Оота. — Скорее всего почувствовала, какое это было страшное время — ведь смерть буквально каждый день ходила по улицам… Жалела она меня, наверно, очень жалела, вот и делала для вашего отца все, что было в ее силах.
Да, девочка, должно быть, много пережила, если тогда, к концу войны, вдруг почувствовала, чем живет ее мать. А мать изо всех сил цеплялась за свою любовь к отцу Кикудзи. И девочка сумела отойти от прошлого — забыть своего покойного отца — и проникнуться настоящим — жизнью матери, страшной, как и вся окружающая ее жизнь того времени.
— Вы заметили кольцо на руке Фумико?
— Нет.
— Это подарок вашего отца. Ваш отец во время воздушной тревоги всегда уходил домой. И Фумико всегда шла его провожать. Никакие уговоры не помогали, она твердила, мало ли что может случиться по дороге. О себе не думала, с ней ведь тоже все, что угодно, могло случиться. И вот однажды пошла его провожать и не вернулась. Я очень тревожилась, хорошо, думаю, если ее оставят ночевать у вас, а если нет… Одна, ночью, под бомбежкой… пришла только утром. Я спросила, где она была, она сказала — к вам не пошла, только проводила вашего отца до самого порога, а ночь провела в каком-то бомбоубежище. Ваш отец, когда в следующий раз навестил нас, очень ее благодарил, говорил: «Большое тебе спасибо, Фуми-тян!» — и преподнес ей кольцо… Наверно, сейчас, на чайной церемонии, она прятала руку, стыдно ей было перед вами из-за этого кольца…
Кикудзи слушал госпожу Оота, и в его душе нарастала неприязнь. Странная женщина! Неужели она надеется своими рассказами вызвать в нем сочувствие к себе?!
Впрочем, ненависти или враждебности он к ней не испытывал, в ней была какая-то теплота, усыпляющая его настороженность.
Наверно, ее дочь не могла спокойно относиться к матери, оттого и начала так стараться.
4
Мидзусаси — нечто вроде кувшина для воды, из которого подливают воду в котелок, стоящий на очаге; тясяку — ковшик, чаще всего бамбуковый, которым черпают кипяток из котелка