Винцо Совьяр недоверчиво качает головой и, словно висельник между двумя соснами, беспомощно болтается между двумя правдами — не знает, к какой пристать. Когда-то он думал так: люди мыкают горе и заливают его алкоголем. Заливают дорогостоящей водкой, а горя становится еще больше, и, чем больше его будет, тем скорее люди скажут: катись все к чертовой матери!
А теперь вот пришел Твардек и говорит другое: нужно дать людям дешевую водку. Человек выпьет, ему и горе — не беда, и денег много не истратит. Не сядет на мель.
Совьяр еще долго искал бы выход из заколдованного круга двух правд, если б Твардек не завел снова:
— Ну… что скажете? Правда, это запрещено, и нужно соблюдать осторожность. Но вам тут бояться нечего. Изба под горой, соседи к вам почти не заглядывают, а если и зайдут, откуда они узнают! Заработать можно неплохо, не сомневайтесь. Ведь вам, думаю, тоскливо тут жить: вы, я вижу, газеты выписываете, книжки покупаете, курите, наверно. И на все нужны деньги. Коли их нет, человек готов чуть ли не… ладно, не будем уточнять. А так у вас будет легкий заработок и главное — надежный.
Думал, подлец, сыграть на слабой струнке. Вообразил, что Совьяр питает бог знает какую страсть к книгам, — сам-то Твардек не держал дома ни одной.
Но он по наивности заблуждался. Из имеющихся у него книг Совьяр не почерпнул никакой мудрости и особого пристрастия к ним не имел, но ему нравилось, что каждому гостю маленькая полочка говорила о хозяине как о человеке, для которого культура не является пятым колесом в телеге. Вот и сегодня слова Твардека ему польстили.
Торговец прав: тогда и на книжку легче раскошелиться, да и табак не придется мешать черт знает с какими листьями, можно будет курить настоящий…
Размечтавшись в предвкушении будущего достатка, он молчал. А Твардек снова:
— Ну… так как же?
Совьяр почесал затылок, но не спешил с ответом, хотя он был уже готов:
— Конечно, попробовать можно… Кому придет в голову, что Совьяр… Ходить-то особенно не придется?.. Сами привезете?..
Твардек просидел у него до самого вечера. Он долго посвящал Совьяра во все тонкости задуманного предприятия.
— Ну, теперь пускай играют свадьбы, — послышался его смех уже с улицы, из темноты.
Не успел Твардек скрыться из виду, как в избу вошла Верона с обеими дочками: после школы они зашли за матерью и вместе с ней поужинали у хозяина, где Верона батрачила. Жена явилась усталая и раздраженная.
Винцо только что зажег маленькую керосиновую лампу. И хотя ее пламя поднималось тусклым маленьким кошачьим язычком, Верона прищурилась, в первый момент даже прикрыла глаза ладонью и, остановившись перед Совьяром, напустилась на него:
— До каких пор коза будет пастись? Лодырь! Только и знаешь, что день-деньской дома сидеть да глупости всякие читать, а про козу и не вспомнишь!
Действительно, Винцо только сейчас спохватился, что коза все еще привязана к кустику за домом. Но, направляясь к двери, он не удержался, чтобы не огрызнуться:
— «Глупости читать»! Молчала бы лучше! Ты зато больно умная оттого, что ничего не читаешь. У фарара[7] ума не наберешься…
Верона сердилась не зря: он мало того что забыл о козе, но и не растопил печь. А в этой дыре, под горой, да вдобавок у ручья, часто ложится густой туман. Промозглый холод вползает в сени, оттуда в комнату. Вот и сегодня. Недаром девочки дрожат на холодной лежанке…
Выпадали и такие дни: приходили к Совьяру парни, приходили мужики, которых беспросветная нужда повергала в отчаяние, приходили, как умирающие от жажды путники к источнику с живой водой.
— Господа сами не ведают, что творят. Сеют ветер, а пожнут бурю.
— А слыхали? У моей матери имущество опять назначили к описи. Это уж в пятый раз на моей памяти… — сообщает молодой Юро Карабка.
— А Магат, пиявка ненасытная, опять подал в суд на Кубалика, который в огороде на лесопилке работает. Якобы тот должен ему восемьсот крон. А Кубалик божится, что взял у него не больше ста пятидесяти…
— И Магат выиграет…
— Еще бы не выиграть! Господа за него. Он их и угостит, и подарочек на Новый год… Тут, брат, и жандарм посмотрит сквозь пальцы!
Все курят, в комнате стоит облако едкого дыма. В окна глядит синеватая тьма; все предметы в избе притаились, а мысль работает в одном направлении, о чем бы ни говорили. Постепенно рождается понимание своего угнетенного положения, общих невзгод, нищеты; оно растет в мозгу, словно злокачественная опухоль. До сих пор не нашли средства от этой опухоли, и у них руки опускаются от сознания своей беспомощности. А может, Совьяр — он читает, много повидал на своем веку, — может, он ответит им на кошмарные вопросы, которые на каждом шагу, изо дня в день громоздит перед ними тяжелая жизнь, которые, словно горькая полынь, вырастают на почве вопиющей несправедливости, угнетения, насилия и эксплуатации…